Филип Рот - Урок анатомии - роман; Пражская оргия - новелла

— Я пошла в «Бергдорф», — сказала она несколько смущенно, но и горделиво. — Вот сдача. — И она протянула ему два четвертака, десятицентовик и три цента.

Она сняла с себя всю свою деревенскую одежду, надела только пальто и сапоги.

— Знаешь что? — сказала она, глядя в зеркало. — Я чувствую себя очень хорошенькой.

— Ты действительно очень хорошенькая.

Она открыла бутылку и понюхала пробку. Провела ею по кончику языка. И снова вернулась к зеркалу. Пристально на себя посмотрела:

— Чувствую себя высокой.

Каковой она не была и быть не могла.

Вечером она позвонила из деревни рассказать, как отреагировала ее мать, когда она зашла к родителям в пальто, пахнущая Bal a Versailles, и сообщила, что все это ей подарил мужчина.

— Она сказала: «Что скажет бабушка, увидев тебя в таком пальто!»

Гарем так гарем, подумал Цукерман.

— Узнай бабушкин размер, я ей такое же подарю.

Две недели на растяжке в больнице начинались с того, что днем Дженни читала ему «Волшебную гору», а вечером в его квартире рисовала у себя в альбоме его стол, кресло, книжные полки, одежду — эти картинки она развесила по стенам его комнаты, когда приехала в следующий раз. Каждый день она зарисовывала какую-нибудь старинную американскую вышивку с вдохновляющим девизом посередине, их она тоже развесила по стенам — пусть они будут у него перед глазами.

— Это чтобы ты расширял свой кругозор, — сказала она.

Против душевных страданий существует лишь одно эффективное противоядие — физическая боль.

Мы не меньше ведь любим места, где нам случилось страдать [7] Джейн Остин, «Доводы рассудка». Перевод Е. Суриц. .

Если человек достаточно силен, чтобы противостоять определенным невзгодам, преодолевать более или менее тяжелые физические недуги, то от сорока лет до пятидесяти он оказывается в новом, относительно нормальном русле.

Она составила таблицу, где отмечала прогресс в его лечении на основании его поведения. К концу седьмого дня таблица выглядела так:

На восьмой день, когда она со своим альбомом пришла в палату 611, Цукермана там не было; она обнаружила его дома, на коврике, полупьяного.

— Когда всё внутрь смотришь, разучаешься смотреть вовне, — сообщил он ей. — А всесторонность как же? Не выдержал изоляции. Сбежал.

— А! — весело ответила она. — Это разве побег? Я бы и часа не продержалась.

— Жизнь все мельчает и мельчает. Просыпаюсь и думаю о шее. Засыпаю и думаю о шее. Думаю лишь о том, к каким врачам бежать, когда шее ничего не помогает. Лег туда, чтобы стало получше, но понял, что так только хуже. Ганс Касторп справлялся с этим лучше, чем я, Дженнифер. В кровати никого, кроме меня. Только шея и мысли о шее. Ни Сеттембрини, ни Нафты [8] Сеттембрини, Нафта — персонажи романа Томаса Манна «Волшебная гора». , ни снега. Ни изысканного интеллектуального путешествия. Пытаюсь выбраться, но увязаю все глубже. Побежден. Пристыжен.

Он был так зол, хоть криком кричи.

— Нет, все дело во мне. — Она налила ему еще выпить. — Я плохо тебя развлекала. Ну почему я такая дубина? Ладно, забыли. Мы попробовали — не сработало.

Он сидел за столом на кухне, тер шею и допивал водку, а она готовила свою тушеную баранину с беконом. Он хотел, чтобы она была рядом. Дженни, уравновешенная моя, давай построим все на домовитости — ты живи со мной, будь моей милой дубиной. Он был почти готов позвать ее жить с ним.

— Лежа в койке, я сказал себе: «Будь что будет, но, когда я отсюда выберусь, я снова окунусь в работу. Болит — так пусть болит, и хрен с ним. Включи мозги и просто это преодолей».

— И?

— Слишком простая задачка для мозгов. Мозги до этого не снисходят. Вот нервничать, прикидывать, бороться, лечить, пытаться не замечать, пытаться вычислить, что же это такое: при моей обычной замкнутости это — как Новый год на Таймс-сквер. Когда тебе больно, думаешь только об одном: как сделать, чтобы было не больно. Думаешь и думаешь, и от навязчивой мысли не отвязаться. Зря я попросил тебя приехать. Надо было пройти это одному. Но даже тут я оказался слаб. А ты стала свидетелем.

— Свидетелем чего? Да ладно тебе, на мой взгляд, все было прекрасно. Ты даже не представляешь, как мне нравилось носиться туда-сюда в юбке. Я столько времени жила как привыкла — истово и порывисто. А для тебя я могу быть мягче, нежнее, спокойнее — ты дал мне возможность вести себя по-женски. Так что нам обоим не из-за чего огорчаться. Для нас, Натан, это пора жизни без раскаяния. Я тебе полезна, ты мне полезен, и давай не будем беспокоиться о последствиях. Пусть о них моя бабушка беспокоится.