Дэвид Эберсхоф - Девушка из Дании

- Почему ты хочешь, чтобы я надел ее туфли? - спросил Эйнар. Он сидел в плетеном кресле, привезенном из сарая с фермы своей бабушки. Эдвард VI прыгнул ему на колени - собака дрожала от воплей матроса снизу.

- Для моего портрета Анны, - снова повторила Герда, а затем добавила:

- Я бы сделала это для тебя.

На щеке Герды был неглубокий шрам от ветряной оспы. Она слегка касалась его пальцем, и Эйнар знал, что она делала так, когда бывала встревожена.

Герда опустилась на колени, чтобы расшнуровать ботинки Эйнара. Её волосы были длинные, желтоватого цвета, и пожалуй, более «датского», чем у мужа. Обычно она заправляла их за уши, когда хотела приступить к делу; теперь же они скользили по ее лицу, пока она пыталась развязать узлы на шнурках Эйнара. От Герды пахло апельсиновым маслом с надписью «ЧИСТЫЙ ПАСАДЕНСКИЙ ЭКСТРАКТ», которое ее мать присылала раз в год. Мать думала, что Герда пекла торты, добавляя в них масло, но вместо этого Герда использовала масло, смазывая кожу за ушами.

Герда помыла ноги Эйнара в тазике. Она нежно и ловко протягивала морскую губку между пальцами его ног. Эйнар засучил брюки повыше. Он вдруг подумал, что его икры выглядят стройными. Эйнар осторожно выставил ногу вперед, и Эдвард VI ринулся слизывать воду с его мизинца, который от рождения был без ногтя и напоминал головку молотка.

- Никто об этом не узнает, Герда? - прошептал Эйнар, - ты никому об этом не скажешь, верно?

Он был взволнован и напуган. Его сердце забилось в горле.

- Кому я могу сказать?

- Анне!

- Анне не нужно знать, - ответила Герда.

Впрочем, Анна была первой оперной певицей Дании, подумал Эйнар. Она привыкла к мужчинам, одетым в женскую одежду, и женщинам, одетым в мужскую. Актеры – травести. Это старейший трюк в мире. И на оперной сцене это ничего не значило. Ничего, кроме путаницы. Путаницы, которая разрешится в заключительном акте.

- Никому ничего не нужно знать, - повторила Герда, и Эйнар, который чувствовал себя так, словно свет театральных рамп направлен на него, начал расслабляться и натягивать чулок на икру.

- Ты надеваешь наоборот, - сказала Герда, поправляя шов, - надевай осторожно.

Второй чулок порвался.

- У тебя есть еще один? – спросил Эйнар.

Лицо Герды застыло, словно она напряженно думала о чем-то, но затем она направилась к гардеробу из морёного ясеня. Это был шкаф с овальным зеркалом на двери и тремя ящиками с латунными ручками-кольцами. Верхний ящик Герда запирала на маленький ключ.

- Эти прочнее, - сказала Герда, протягивая Эйнару вторую пару.

Сложенные аккуратным квадратом чулки казались Эйнару кусочком тела, фрагментом кожи Герды, коричневым от летнего отдыха в Монтене.

- Пожалуйста, будь осторожен, - попросила она, - я собиралась надеть их завтра.

Просвет между волосами Герды открывал полоску серебристо-белой кожи, и Эйнар задался вопросом, о чем она думает, глядя исподлобья и поджав губы? Она была сосредоточена, и Эйнар чувствовал, что не вправе ничего спрашивать. Ему казалось, что его рот связан старой, испачканной краской тряпкой, и потому задавался вопросом о своей жене молча, с оттенком обиды, едва заметным на бледном и гладком, как кожица молодого персика, лице.

- Разве ты не хорошенький? - сказала Герда однажды, много лет назад, когда они впервые остались наедине.

Должно быть, Герда заметила, как ему некомфортно. Она подошла к Эйнару, провела рукой по его щеке, и сказала:

- Это ничего не значит.

А затем добавила:

- Когда ты перестанешь беспокоиться о том, что скажут другие люди?

Эйнар любил, когда Герда делала подобные заявления. То, как она хлопала в ладоши и провозглашала свое мнение, словно символ веры перед остальным миром. Он считал, что это ее самая американская черта, кроме разве что склонности к серебряным украшениям.

- Хорошо, что у тебя мало волос на ногах, – сказала Герда, будто бы замечая это впервые.

Она смешивала масляные краски в маленьких керамических чашках.

Герда закончила верхнюю часть портрета Анны, которая от поедания сочной и жирной лососины и сама подёрнулась слоем жирка. Эйнар был впечатлен тем, как Герда изобразила руки Анны, держащие букет лилий. Пальцы были тщательно прорисованы: костяшки, морщинки, ногти - чистые, но тусклые. Лилии были красивые, лунно-белые, окрашенные ржавыми точками пыльцы.

Герда была противоречивым художником, но Эйнар никогда не говорил ей об этом. Вместо этого он хвалил ее столько, сколько мог, и пожалуй, даже слишком много. Он помогал ей во всем, где это было возможно, учил ее методам, которые, как он думал, она не знала. Особенно о свете и перспективе. Если Герда когда-нибудь найдет правильную тему, Эйнар не сомневался, она стала бы прекрасным художником.