Виктория Борисова - Просто приворот

Нет-нет, он не смеет этого делать!

Отчаянным усилием воли отец Иоганн пытался отогнать дьявольское наваждение, вспоминать только о хорошем. Он видел, как они с Михаэлем идут по дорожке, обсуждая толкования блаженного Августина, как сидят в библиотеке, занятые переписыванием старинных книг, стоят рядом на молитве… Картины эти исполнены истинной благодати, так что слезы умиления наворачиваются на глаза, но миг — и появляется совсем иное.

Темнота. Келья. Глаза совсем рядом — огромные, молящие… Любимые глаза. А он придвигается все ближе, ближе… И уже не может остановиться. Все как в тумане — юное нагое тело, потом — быстрые движения, нарастающее возбуждение… И вот уже нет больше ничего, даже самого Бога, только огромное блаженство!

Позже приходит стыд. Когда все было кончено, Иоганн не смеет взглянуть на Михаэля и уходит, ни слова не говоря, закрывая лицо капюшоном.

И в следующий раз увидит его уже мертвым.

Тело юноши висит на поясе-веревке, чуть качаясь от легкого ветерка, ноги в грубых сандалиях чуть-чуть не касаются земли. Лицо больше не кажется красивым — посиневшее, распухшее, оно изуродовано предсмертной мукой, глаза вылезли из орбит, язык вывалился изо рта…

Темной ночью монахи вынесли тело Михаэля из монастыря, таясь, словно воры или гробокопатели, и, торопясь, закопали на пустыре, будто падаль. Человек, впавший в смертный грех самоубийства, не достоин покоиться в освященной земле, и не дозволено молиться за погибшую душу, обреченную на вечные муки в геенне огненной.

Только он, Иоганн, стоит чуть поодаль, и слезы катятся по его лицу. На мгновение ветер приподнимает черный платок, прикрывающий лицо покойного? Сейчас Михаэль выглядит таким спокойным, отрешенным от всего сущего. Страшная гримаса смерти исчезла, лицо разгладилось, и он снова прекрасен. Как хочется упасть на его тело и рыдать, словно слабая женщина, как вдова, потерявшая мужа, или как отец, лишившийся единственного сына, чтобы хоть так облегчить свою душу!

Земля скрыла Михаэля навеки, Иоганн чувствовал себя так, словно там, на пустыре, закопали частицу его души.

— Хватит, пожалуйста, не надо! — крикнул Василий. — Остановите это, я прошу!

Перед его внутренним взором появляются совсем другие картины. Вот зал судилища… Нагая женщина извивается от боли и кричит, подвешенная на дыбе под потолком:

— Я признаюсь, признаюсь во всем, только не надо меня мучить, добрые господа!

Вот площадь перед ратушей, заполненная народом. Трех колдуний привезли в телеге живодера и теперь прикручивают к столбам, обложенным вязанками хвороста…

Снова тюрьма. Женщина, лежащая на полу камеры на гнилой соломе. Цепи сковывают ее по рукам и ногам, но она не сможет убежать, даже если очень захочет. Ноги ее после пытки «испанским сапогом» переломаны в нескольких местах и покрыты ужасными ранами. Камера тесная, сырая и холодная, по углам шмыгают крысы…

Даже несколько минут здесь находиться тяжело, но долг превыше всего! Как тюремный духовник, он должен дать последнее напутствие грешнице. Отец Иоганн произносит подобающие слова, призывает покаяться во всех грехах, исповедаться, чтобы обрести спасение на небесах, но ведьма глуха к голосу милосердия и только твердит одно:

— Я невиновна, отец мой! Невиновна, как и все, кого я оговорила… Сможет ли Господь простить мне этот грех?

Отец Иоганн с отвращением смотрит на нее. Даже сейчас погрязшая во лжи ведьма смеет упорствовать… И вдруг с ужасом понимает, что женщина не лжет! И впервые в сердце шевельнулось сомнение. А что если все признания, вырванные под пытками, неправда?

Чтобы прогнать сомнение, отец Иоганн злобно кричит на несчастную, топает ногой и уходит прочь. А вслед ему несутся рыдания…

В тот вечер он вернулся домой в отвратительном расположении духа. Падал легкий пушистый снежок, совсем немного времени оставалось до светлого праздника Рождества, когда всякий честный христианин должен радоваться, но отцу Иоганну было не до этого. Болит голова, в теле появилась вялость, и почему-то ужасно болит левая лодыжка…

На следующий день он слег в постель. Маленькая царапина погубила его. Отец Иоганн метался в жару, а сине-багровая опухоль все распространялась выше по ноге, словно пожирая живую плоть. Рана издавала отвратительное зловоние, словно он начал уже гнить заживо. Священник страшно мучился и все время кричал от боли, если только не впадал в тяжелое забытье, но, стоило закрыть глаза, видел одно и то же, и это видение причиняло гораздо больше страданий.