Эйстейн Лённ - Обязательные ритуалы Марен Грипе

Через окно она видела корму корабля и флаг, расправленный ветром на восток, небо, почти белое над островками, матово-синюю гладь фьорда и двух чаек, беззвучно плывущих к берегу. Тишь да гладь, полное безмолвие, она поднесла руку ко рту и прошептала: «У меня температура. Мне жарко, так бывает, когда я простужусь. Я всегда думаю о бедрах Якоба, когда меня лихорадит. Я думаю о его плечах и бедрах. Об этом я никогда не говорила маме».

Сюннива Грипе объяснила бы такое состояние дочери тем, что, дескать, малыш дал о себе знать. Она всегда охотно говорила о будущих внуках, уже выбравших себе родителей, даже называла их по именам.

«Ну что ты делаешь, — сердилась Марен. — Не смей этого делать. Разве можно называть по именам тех, кого еще нет. Боюсь даже подумать снова рожать. Слишком тяжело. Слишком тяжело, даже думать не хочу», — прошептала она, пристально рассматривая пальцы на руке.

Потом взяла лампу, разгладила волосы за ушами, встала с кровати и пошла к Якобу в спальню.

Она давно уже слышала, что он кашлял, и поняла — муж не спит, а лампу зажгла, потому что любила рассматривать его лицо на подушке.

Она вошла к нему, улыбнулась обычно, на свой лад, и села на кровать, прислонившись к стене. В комнате стояла тишина, ни звука не доносилось с причала: «Ты пахнешь дождем, — сказал Якоб. — Ты пахнешь, как обычно пахнет осенью. Как это тебе удается пахнуть дождем?»

Он не прикоснулся к ней.

Об этом он рассказывал два дня спустя. И еще он сказал, что сам не мог понять, почему он тогда не прикоснулся к ней. Даже не погладил ее руки.

Не обнял за бедра, не убрал ей волосы со лба, не подул в левое ушко, только внезапно поднял голову, будто кто ударил его.

— Ты не такая, как раньше. Ты не такая сегодня, как раньше. Где ты была? По запаху чувствую… Ты, что, выпила?

Марен еще плотнее придвинулась к стене.

— Ты знаешь, я не пью, — сказала она. — Не понимаю, как ты можешь спрашивать, именно ты. Пить — глупо. Здесь, на острове, все слишком много пьют. И не похоже, чтоб кому-то это помогло. Я никогда не пила. Ни капли в рот не брала. И никогда пить не буду.

Он был так поражен, когда она легла в постель, что встал и надел рубашку. В оконном стекле он увидел себя в голубой рубашке, неожиданно смутился непонятно отчего, надел брюки, носки и провел рукой по подбородку, как бы проверяя, не надо ли ему выйти в сени и побриться.

После этого он повернулся к Марен и сказал:

— Почему ты пришла ночью? Ты забыла, ведь сейчас ночь с субботы на воскресенье? Ты не должна быть у меня этой ночью, — сказал он, засовывая в карман часы. — Что-то случилось? Скажи, что? Ведь сейчас полночь.

— Не знаю, — сказала она.

— Скажи, что случилось?

— Ничего. Мне так кажется, — сказала она.

— Ты заболела?

— Нет, что ты!

— У тебя температура? Ты выглядишь, как будто у тебя температура. Дать тебе таблетки?

Она не ответила.

— Ты никогда не приходила ко мне по субботам, — сказал Якоб, — даже в наши первые годы.

Она почувствовала, как нежность охватила все ее тело, она знала, что Якоб любит смотреть на нее в эти минуты. «Ты всегда для меня другая, — говорил он ей почти каждую ночь. — Понимаешь? Я никогда не привыкну к тебе. Не пойму, может ли вообще быть такое? Во всяком случае, долгое время».

Все это Сюннива Грипе рассказывала пастору. Он смотрел на нее, смотрел, как она приподняла волосы на затылке и спрятала их под блузку. В белом отсвете с моря ему казалось, будто он видит каждую морщинку на ее руках и шее. На ней была простая блузка из льняного некрашеного полотна, похожая на мужскую рубаху. Когда было тепло, она ходила босиком. И голову держала так, что все еще заставляла мужчин оборачиваться в ее сторону.

Она была немолода, но ни одним движением, ни одним жестом не давала понять, что не помнит об этом.

Она посмотрела на пастора, затянула шнурок блузки на шее, сполоснула руки в морской воде и протерла пальцы водорослями.

— В водорослях много йода, — сказала она. — Я ем водоросли. Каждый день ем водоросли. Не знаю почему, но мне нужен йод, я умываюсь свежими водорослями. Скажи мне, почему? — улыбнулась она.

— Может, Марен была больна? — спросил пастор.

— Больна? Да нет же, она была здорова.

— Почему ты так уверена?

— Марен никогда не болела. Никогда. Даже корью. Кто смеет думать о болезнях, если рядом Марен.

— Ты и вправду думаешь, что Марен не могла заболеть?

— Конечно, именно так я и думаю, — она снова сполоснула руки.

— А раньше ты замечала что-нибудь? Дня два назад или неделю?