Филип Рот - Цукерман освобожденный

— Кто тебе это сказал?

— Никто. Я с ним ездил. Тебе нужна девочка, которая будет отвечать на письма и выполнять мелкие поручения. Нужно, чтобы кто-то носил по Мэдисон-авеню твое грязное белье в наволочке — кто-то, но не ты сам. Или хотя бы не поскупись на прачечную, которая белье забирает и привозит.

— Они, когда приезжают за бельем, трезвонят в звонок, это мешает мне сосредоточиться.

— На звонок должна отвечать экономка. Тебе нужен кто-то, кто будет тебе готовить, покупать продукты, разбираться с торговцами, которые ходят по домам. Не нужно тебе возить тележку по «Гристедс» [24] «Гристедс» — сеть небольших американских супермаркетов. .

— Нужно, если я хочу знать, почем фунт масла.

— Зачем тебе это?

— Андре, в «Гристедс» мы, бедолаги-писатели, ходим, чтобы жить настоящей жизнью. Так я держу руку на пульсе народа.

— Хочешь в этом преуспеть, узнай то, что знаю я: почем фунт плоти. Я серьезно. Тебе нужны шофер, экономка, повар, секретарша…

— И где я размещу такую уйму народа? Где я буду печатать?

— Обзаведись квартирой побольше.

— Я только что обзавелся квартирой побольше. Андре, так еще больше абсурда, а не меньше. Я только что сюда переехал. Здесь тихо, у меня здесь полно места, и жить за пять сотен в месяц на Восточной Восемьдесят первой — это тебе не в трущобах жить.

— Тебе нужен дуплекс на Юнион-Нейшнс-плазе.

— Не хочу.

— Натан, ты уже не тот головастый юнец, на которого я наткнулся в «Эсквайре». Ты добился успеха, какой выпадает на долю горстки писателей, так что перестань вести себя так, будто ты из тех, кто ничего не добился. Сначала отгораживаешься от людей, чтобы расшевелить воображение, а затем потому, что расшевелил их воображение. Все умирают от желания с тобой встретиться. Трюдо был здесь и хотел с тобой встретиться. Абба Эбан был здесь и в разговоре со мной упомянул твое имя. Ив Сен-Лоран устраивает большой прием, от него звонили, спрашивали твой телефон. Но разве я осмелюсь его дать? И разве ты туда пойдешь?

— Слушай, я уже встретился с Сезарой. Этого мне на некоторое время хватит. Кстати, скажи Мэри, я получил прощальное письмо из Гаваны. Она может позвонить в журнал «Что носят женщины» и сообщить об этом. Могу прислать им копию письма с посыльным.

— Сезара хотя бы выманила тебя на вечерок из твоей кельи. Эх, мне бы ее притягательность! Дорогой мой мальчик, ты живешь в своей квартирке и, насколько я понимаю, изо дня в день думаешь только о себе. А когда ты решаешься высунуть нос на улицу, все еще хуже. Все на тебя смотрят, все под тебя подкапываются, все мечтают либо привязать тебя к кровати, либо плюнуть тебе в глаза. Все считают, что Гилберт Карновский — это ты, а ведь те, у кого есть хоть толика ума, должны понимать, что ты — это только ты. Но, Натан, дорогой, вспомни, всего несколько лет назад ты с ума сходил от того, что был самим собой. Ты же мне так и говорил. Ты чувствовал, что закоснел, когда писал «правильные, ответственные» романы. Чувствовал, что закоснел, прячась за «до тоски добродетельным лицом». Чувствовал, что закоснел, сидя каждый вечер в кресле и делая на карточках записи для очередной Великой книги. «Сколько еще времени я буду готовиться к выпускным экзаменам? Я слишком стар для курсовых работ». Ты чувствовал, что закоснел, когда звонил как хороший сын каждое воскресенье во Флориду, чувствовал, что закоснел, когда подписывал — ты же хороший гражданин — антивоенные петиции, а больше всего чувствовал, что закоснел, живя с женой-филантропкой. Вся страна шла вразнос, а ты сидел в кресле и учил уроки. Что ж, ты успешно провел свой писательский эксперимент, теперь ты известен всей пошедшей вразнос стране, и ты теперь еще больше закоснел. Более того, ты бесишься потому, что никто не знает, какой ты на самом деле правильный, ответственный и до тоски добродетельный и как человечеству повезло, что такой образец Зрелого Взрослого Поведения смог подарить читателям Гилберта Карновского. Ты замыслил унизить свою собственную морализаторскую натуру, выставить на посмешище свою высокоморальную возвышенную серьезность, и теперь, выполнив все это, выполнив с наслаждением истинного вредителя, теперь унижен ты, ты, идиот, потому что никто, кроме тебя, не считает это глубоко нравственным возвышенным деянием. «Они» тебя не поняли. А с теми, кто тебя понял, с людьми, которых ты знаешь пять, десять, пятнадцать лет, ты тоже знаться не желаешь. Насколько мне известно, ты не общаешься ни с одним из своих друзей. Люди мне звонят и спрашивают, что с тобой случилось. Твои ближайшие друзья считают, что ты уехал. На днях мне звонили и спрашивали, правда ли, что ты в Пейн-Уитни [25] Психиатрическая клиника имени Пейн-Уитни в Нью-Йорке, на Манхэттене, в Верхнем Ист-Сайде. .