Филип Рот - Цукерман освобожденный

На этот раз, когда зазвонил телефон, она сняла трубку и тут же положила. Затем снова сняла и позвонила на коммутатор отеля.

— Будьте добры, до полудня меня ни с кем не соединяйте… Хорошо. Я знаю. Я знаю. Я получила сообщение. Будьте любезны, пожалуйста, сделайте, как я прошу. Все сообщения я получила, благодарю вас.

— Вы хотите, чтобы я ушел? — спросил Цукерман.

— А вы хотите?

— Разумеется, нет.

— Вот и ладно, — сказала она. — На чем мы остановились? А, да! Теперь вы мне расскажите. Что такое кризис в жизни писателя? Какие препятствия приходится ему преодолевать в отношениях с публикой?

— Во-первых, ее равнодушие; а затем, если ему повезет, ее внимание. Ваша профессия подразумевает, что вас разглядывают с ног до головы, а я не привык к тому, чтобы на меня глазели. Мой эксгибиционизм не столь непосредственного свойства.

— Мэри говорит, вы даже из дома перестали выходить.

— Скажите Мэри, что я и раньше из дома не очень-то выходил. Слушайте, я занялся этого рода деятельностью не для того, чтобы возбуждать неистовство толпы.

— А для чего?

— Что я хотел сделать? Да, я тоже был хорошим мальчиком, у меня тоже был отложной воротничок, и я верил всему, чему Аристотель научил меня про литературу. Трагедия избывает сострадание и страх, максимально напрягая эти чувства, а комедия пробуждает у зрителей беззаботное, легковесное состояние духа, показывая им, что абсурдом было бы воспринимать всерьез действо, которое перед ними разыгрывают. Так вот, Аристотель меня подвел. Он ни словом не обмолвился о театре анекдотического, в котором я сейчас главный персонаж — благодаря литературе.

— Но это вовсе не анекдотично. Вам так кажется только потому, что у вас непереносимость гипервнимания.

— А это чей термин? Тоже Мэри?

— Нет, мой. У меня то же заболевание.

— В таком-то платье?

— В таком платье. Пусть платье не вводит вас в заблуждение.

Телефон снова зазвонил.

— Похоже, он проскочил мимо стражи, — сказал Цукерман и открыл книгу, чтобы было чем заняться, пока она решает, отвечать или нет.

А теперь — о метаморфозах, прочитал он. Эта актриса была соткана из женской молодости, однако не в обычном смысле этого слова. То, что обычно называют молодостью, становится жертвой времени; ибо хватка времени может быть нежной и заботливой, но все равно хватка его конечна. Однако в этой актрисе есть главный дар, который соотносится с моим представлением о женской молодости. Это лишь представление, а представление порой весьма отличается от…

— Читая мою книжицу, вы хотите подчеркнуть, что вы вовсе не похожи на пресловутого персонажа своей книги? Или, — спросила она, когда телефон умолк, — что я не вызываю желания?

— Напротив, — ответил Цукерман, — ваша притягательность настолько непреодолима, что я совершенно парализован.

— Тогда одолжите у меня книгу и читайте ее дома.

Он спустился в пустой холл около четырех, унося с собой Кьеркегора. Едва он вышел из вращающихся дверей, к отелю подкатил лимузин Сезары, и шофер Сезары, тот самый тип, что читал «Карновского», отсалютовал ему из открытого окошка.

— Подвезти вас, мистер Цукерман?

Еще и это? Ему что, наказали ждать до четырех? Или всю ночь, если понадобится? Сезара разбудила Цукермана со словами: «Я бы предпочла встретить рассвет в одиночестве». — «Маляры придут спозаранку?» — «Нет. Но чистка зубов, звук воды в унитазе — я к этому не готова». Милая неожиданность. Первый легкий намек на девочку в платье с отложным воротничком. Но он должен был признать, что с него хватит.

— Конечно, — сказал он шоферу. — Вы можете подбросить меня домой.

— Залезайте.

Но он не выскочил открыть дверцу, как при мисс О’Ши. Наверное, решил Цукерман, он дочитал книгу.

Они медленно ехали по Мэдисон, Цукерман при свете лампочки читал, откинувшись на мягком черном сиденье, Кьеркегора… Она знает, что ее имя у всех на устах, даже когда люди утирают рот носовым платком! Он не понимал, то ли это возбуждение от новой женщины, упоение неопределенностью — и всем этим блеском, или он успел за восемь часов влюбиться, но он проглотил абзац так, словно текст был вдохновлен ею. Он не мог поверить своей удаче. И таким уж несчастьем это не казалось. «Нет, не совсем анекдотично. Что уж говорить о том, как заводятся массы, если и тебя она завела. Я не стану глумиться над тем, как я влип». Он адресовал это ей, молча, а затем, слегка обалдев, утер рот. Все из литературы. Подумать только! Ему не хотелось бы рассказывать об этом доктору Ливису [14] Фрэнк Ливис (1895–1978) — английский критик. , но он не ощущал, что совершил нечто кощунственное.