Любовь Руднева - Встречи и верность

Совсем стемнело в хате. Григорий Михайлович сидел склонив голову, будто чудились ему приближающиеся шаги командира. Вот они уже в сенях. Дверь настежь, и Чапаев на пороге, с ходу диктует…

Григорий Михайлович тихо рассказывал:

— Было это вот такой же осенью, только более поздней, и за стенами хаты насторожилась ночь. Чапаев говорит мне, говорит быстро, так, что я с трудом за ним поспеваю:

— Бой идет без останову четверо суток. Противник набросился на наш кавалерийский полк двумя тысячами кавалерии и одним батальоном пехоты. Наш кавалерийский полк не выдержал. Бросился в паническое бегство. Оставил противнику два орудия, весь обоз, два пулемета. Потери громадные, много убитых и раненых…

Василий Иванович берет из моих рук карандаш, вертит его в левой руке, правая у него висит на повязке, и снова возвращает мне. Продолжая ходить по избе, диктует.

Изба сотрясается, моргает огонек в лампе. Василий Иванович торопится закончить донесение командиру Четвертой армии. Вдруг оконные стекла заливает дождь, а может, река Камелик лижет их мутным языком — заволжская степь в сговоре с казарой.

Не повышая голоса, но энергичнее Чапаев говорит:

— На поддержку кавалерийскому полку я выступил с учебной командой. Кавалерийский полк был остановлен, спешен, и мы снова перешли в контратаку. Противник выбит из занятых позиций…

Чапаев оборвал диктовку, помолчал и глухо добавил:

— Но снаряды и обоз уведены.

Василий Иванович круто поворачивается к окну, различает по стрельбе, какая казацкая часть шурует.

Меня удивило: что же Чапаев про неравный, долгий бой обмолвился только двумя-тремя словами. Сытая казара на сильных конях вроде и убыли не знала. Один с коня долой, вместо него пятеро. Лошадь бьется на земле, через нее уже десять конников летят, и тяжелая артиллерия нас пепелит. Чапаев же только с одной учебной командой поперек стал — казаки ударились и откатились. Надолго ли? Нет, на часы. Но ведь их тьма, а нас?

Смотрю на Чапаева. Снова возвращается к столу, за которым я примостился. И пока шел Чапаев от окна к столу, за три шага, будто осунулся он. Темное от ветра и бессонницы лицо его сделалось меньше, пролысины на висках удлинились, губы пересохли. Он, верно, кожей чувствовал, как за темнотой накапливаются силы противника, а нашим людям и есть нечего было, и с ног они валились, так как некуда их было отвести на отдых и некем подменить.

— Пиши, Гриша, дальше, — приказал он. — Балашовский полк неоднократно переходил в атаку. Последний раз сбит с позиции, где противник забрал две роты в плен, два пулемета.

Чапаев стоит надо мной и заканчивает донесение, обрубая каждую фразу:

— Положение восстановлено. В Пензенском полку много убитых и раненых. Жду поддержки, положение критическое, противник силами превышает в пять раз. Необходим бронированный автомобиль.

Василий Иванович берет из моих ошалелых рук карандаш и подписывает левой рукой: «Чапаев». Своей рукой закрепляет самую невеселую правду. Отхлебывает из жестяной кружки холодную воду, на ходу пристегивает шашку, идет к дверям.

— Завтра снова будем передавать, только, думаю, не телеграфировать нам из этой деревни.

Его правда. На другой день мы размещаем свое хозяйство на новом месте.

Не знаю, как командир дивизии выдюживал, я же тосковал по своим, пугачевцам и разницам, они были далеко; может, и не чуяли, что всю зверскую силу уральского казака мы на себя оттягиваем. Если бы не наша Вторая Николаевская, по этому случаю сформированная дивизия, армия генерала Мартынова долбила бы их.

— Раз приказано: «Держись!» — держимся, — говорил накануне Чапаев. — А каждый боец у меня тут! — Он ткнул себя в грудь. — Скосила бойца пуля, и эта же свинцовая попала сюда. — И он снова ткнул себя в ребро.

Но видно, крепка была грудная клетка Чапаева!

Семнадцатого октября — ведь донесение имеет точное число — снова диктует мне Чапаев:

— Доношу, что после пятидневного боя, окруженные в кольце… Не получил никаких продуктов. Противника силы громадные. Шестнадцатого октября на моем участке в бою против моего отряда около десяти полков. На кавалерийский полк во встречном бою обрушились два полка кавалерии, один батальон пехоты. Наши два орудия достались в добычу противнику, тридцать человек изрублено казаками…

На этот раз Чапаев ходит по комнате медленно, чуть прихрамывая.

…Не любит он, чтоб расспрашивали про здоровье, и я удерживаюсь от вопроса. И какое значение имеет, спрошу его о самочувствии или не спрошу, ведь каждый день уносит людей. Одно название осталось — дивизия. А пополнений нет. Есть нечего. Раненых нечем перевязывать. Да и многие бойцы пришли вовсе не обстрелянные, не чета добровольцам Пугачева, Сулака, не знавшим удержу. Здесь рядом с удальцами из балашовцев, гарибальдийцев, пензенцев попадался иной раз и кое-какой люд, далекий от наших бедняцких масс. Ведь Чапаеву приходилось на местах проводить кустарную мобилизацию.