Евгений Белянкин - Танец любви

— Ну, Разин, загнул! — И каверзно поглядывали то на капитана, то на раскрасневшегося Димку.

Колесников умильно улыбался.

— Конечно, Разин, с нашими инфантами их сравнить нельзя…

— Вот я, товарищ капитан, и хотел сказать еще вот о чем. Лермонтов писал о себе: «Жизнь моя — это я сам, который говорит теперь с вами и который может вмиг обратиться в ничто…» По-моему, это об уважении к собственной душе…

— Хорошо, — вдруг резковато прервал Димку Колесников, — я тебе поставлю пять, но ты же хотел прочитать поэму?

Разин стушевался, а по классу легким морским прибоем прокатился сдержанный смех.

— Давай, Разин! — поддержал с «Камчатки» Макар Лоза, поглядывая на часы и имея свои доводы на чтение поэмы Разиным: Колесников грозился спросить его на уроке.

Димка набрал полную грудь воздуха и выпалил первые строки… Но настроение было сбито, и Разин, чувствуя, как теряет силы, стал путаться и даже забыл целую строфу…

— Ну, спасибо, Разин, побаловал — и хорошо. — Колесников жестом руки остановил Диму, и тот, промычав что-то про себя, недовольно уселся на место:

— Но ведь я же хотел как лучше.

Разин почувствовал некоторую вялость в теле и нарастающую обиду. Так он, молча, в подавленном состоянии, и просидел до звонка. И когда суворовцы после команды: «Встать, урок окончен!» — толпой хлынули к выходу, он продолжал сидеть на своем месте, малюя чертиков на обложке тетради.

— Слушай, Разин… — Сзади подошел высокий, статный Сергей Карсавин и положил на плечо Димки руку. — По совести, все, что ты тут развез о Лермонтове, я читал недавно в центральной газете. Так что поймал за руку — ведь это плагиат…

Карсавин, видимо, нанес удар ниже пояса. Разин вздрогнул, отчужденно скользнул по Карсавину.

— А мне плевать! — вдруг холодно выпалил он. — Доволен?

— Ну ты, Разин, оригинал. — Карсавин пожал плечами и, презрительно окинув жалкую фигуру Димки, игривой походкой пошел из класса.

Димка продолжал рисовать чертиков, пока дежурный по классу, тонкий, скользкий как уж Костя Шариков резко не толкнул его в спину.

— А ну-ка живо смывайся отсюда! Буду класс проветривать.

Не этого ждал Димка от урока литературы. Вчера битый час он мучился в библиотеке, — ведь так хотелось чем-то блеснуть! Ему казалось, что всем понравится. Во всей роте, кроме него да, может, еще кого-нибудь, никто читать не любил. День в училище построен так, что ребятам не до книги! Димка по этому поводу обращался к ротному.

— Уроки бы побольше учил, книжник! — отрезал ротный.

В политотделе понимали и соглашались с ним, но почему-то сводили все к одному: день, конечно, зажат, ну, а личное время-то зачем?

«Нет, не пробьешь эту казенщину, — думал горестно Димка, — после самоподготовки час личного времени… Пускай сами так читают!»

— Брось, Димка, хандрить! — улыбающийся, довольный собой Вербицкий тащил его за рукав. — Пошли в «Чипок».

«Чипок» — чрезвычайная помощь оголодавшим кадетам, а проще — чайная, где можно перехватить случаем стакан молока или кефира, а сладкоежкам иногда перепадал шоколад да конфеты.

Димка, как обласканный котенок, потянулся к Сане.

— Но ведь я же хотел как лучше…

Они сидели в чайной и уплетали бутерброды с колбасой, запивая их кефиром, — только здесь возможно было такое лакомство. В желудке приятно булькало, и Вербицкий, дружески обняв Разина, сказал:

— Слушай, Димка, есть дело! Ты там как-то врал, что у тебя знакомая в аптеке. Сумеешь достать, — он нагнулся и тихо шепнул на ухо Разину, — презервативы…

Разина бросило в жар. Испугавшись, что Саня заметил его смущение, он залпом выдул очередной стакан кефира.

— Будь другом, Димка, отплачу!

Димка зажался, не зная, что и сказать: в аптеке у него действительно работала тетя, какая-то очень дальняя родственница. Но как ты к ней подступишься с такой просьбой?.. Он что, Вербицкий, с ума сошел?! Разин потоптался-потоптался и, преодолев свой страх, лицемерно, как бывало раньше в школе, промямлил:

— Ну, знаешь, это, конечно, сложно, но я попытаюсь…

Распорядок в училище соблюдался строго. Ровно в пятнадцать часов пятнадцать минут — обед. После утомительных занятий рота нервно вышагивала по плацу. В последних рядах частил шаг, терялся, строй растягивался, а торопливость усиливалась, и малорослые замыкающие уже не шли, а семенили, подхлестываемые окриками командиров.

На зато пообедав, набравшись сил в столовой, рота оживала: веселыми стайками суворовцы с довольными, раскрасневшимися лицами выпархивали из столовой на улицу, кучковались.