Николай Сказбуш - Поселок на трассе

— Как, прямо здесь? За самоваром? С бубликом в руке?

— Ах да, я не подумала… Вам нужна обстановка. Можете взять альбом домой. На сколько угодно дней. Но непременно напишите самое заветное.

Ларочка не переставала тараторить:

— Знаете, сколько у меня книг, самые редкие. Поднимемся ко мне на голубятню, посмотрите мою библиотечку: Сосюра, Тычина, Ахматова, Бернс, Киплинг, «Кобзарь» дореволюционный.

— Пожалуйте, пожалуйте, — приглашала она Анатолия, поднимаясь по лестнице. — Вот мои владения, не обращайте внимания, что пол и стену расковыряли, у нас постоянное ре-мон-ти-ро-вание. — Ларочка доставала с полки томики поэзии, раскладывала на столе.

— Это мои самые любимые…

Самые любимые накоплялись изрядной стопкой.

— У вас есть кружок? — поинтересовался Анатолий.

— Какой? Зачем?

— Журнал?

— Был когда-то, в допотопные времена. Мы и так, без журнала, завалены. Дышать некогда. Особенно со второй четверги. На каток, знаете, как бежим? Прямо на коньках, туда и обратно.

— А любопытно, кто у вас лидер в классе? — почему-то не к месту спросил Анатолии; смотрел на Ларочку так, будто спрашивал — не ты ли?

— Лидер? Как вы сказала? Ах да, лидер… А мы без лидера. У каждого своя компания. Сегодня ты, а завтра я… У нас Верунчик лидер.

— Вера Павловна?

— Знаете?

— Не знаю, но слышал.

— А слышали, как ее в учительской прозвали? Вера-партизан. За то, что она по старой привычке партизанит, все сама решает. Она же пришла в школу совсем девчонкой. Тут ничего не было. Яры и пустыри. Мы ее сперва очень мучили. Теперь очень любим. Знаете — прощаемся, это всегда со слезами.

— Анатоша-а! — позвал снизу Никита. — Отчаливаем. Пора и честь знать!

— Вы приходите к нам, — приглашала Лара, — мне новинки обещали.

Едва покинули дом Таранкиных, Анатолий заговорил о Пахоме Пахомыче.

— Ты полагаешь, Никита, Пахом Пахомыч лукавил, исповедываясь и сокрушаясь?

— Защищался — отзвуки пережитого… Знаешь ли состояние — от зла отошел, блага не сотворил.

Они взошли на Горбатый мост, с высоты которого можно было любоваться россыпью огней Новостройки, всполохами неоновых реклам Нового поселка. Анатолий вдруг остановился:

— Забыл!

— Что случилось, Толя?

— Альбом забыл… Ларочкин альбом.

— Завтра забежишь.

— Девочка обидится, решит, что не хотел взять.

— Чудишь, Толя.

— Я мигом.

— Как знаешь, а я домой, работать. Ступай, если охота.

Эльза Захаровна свысока, придирчиво относилась к соседям, хоть к тем же Крутоярам, осуждала, что неладно живут: дрязги, крики, срам на весь поселок. И сама дорожила мнением людей. А тут вдруг… Как стряслось, с чего началось? Появление Чередухи, приход Анатолия, одно к одному, Пахом Пахомыч неосторожное слово бросил, что-то пустячное зацепило — и пошло, вспомнилось разом все: обиды, долгие отлучки Пахома Пахомыча в город, ночные ожидания; много недоброго наговорили друг другу. Не заметили, как Ларочка вбежала в комнату:

— Что вы… Да вы что, люди кругом… — кинулась закрывать окна, руки дрожат, едва створки свела, задернула зачем-то занавески, оглянулась, а матери уже нет в комнате.

— Как вы посмели… — накинулась на Пахомыча. — Как могли!

— Спокойней! Не знаешь, не слышала — не вмешивайся, — буркнул Пахом Пахомыч. — Эльза Захаровна зря расстроилась…

— Неправда, я слышала, это вы кричали. Посмели на маму кричать. — Лариса бросилась к двери.

Таранкин задержал ее:

— Успокойся, не тревожь напрасно Елизавету Захаровну, ей надо одной побыть, прийти в себя, одуматься.

— Это вы?.. Вы о маме заботитесь? Это вы такой заботливый? Думаете, не знаю? Я все про вас знаю, видела вас с кривоногой Симкой, в машине ее катаете. И в поселке про вас всякое говорят. Вот!.. — Она думала, Пахомыч рассердится, станет кричать, руку на нее поднимет. Но он лишь смотрел пристально, удивленно — возникло вдруг что-то непредвиденное.

— Успокойся, успокойся, — наконец проговорил он. — Ни себя, ни мать не терзай. Ничего нет, поняла? Нету ничего, не нарушено. Бабы наплели. А твое дело школьное, не позволяй себя впутывать. Отойди и не пачкайся.

— Отойти? И вы об этом говорите так просто и спокойно?

— А что толку шуметь? Нашумелись уже. Далась вам эта Чередуха… Что она мне? Третий горб верблюду! Успокойся и не думай. И не тревожься понапрасну, поняла? Ступай себе. Ступай. А мамочку не тревожь, пусть успокоится.

Если бы он орал, грозил, накинулся на нее — Ларочке не было бы так противно и страшно. Но он спокойно, рассудительно отряхнулся от Симки, как от прошлогоднего листа…