Николай Сказбуш - Поселок на трассе

— Ты же всегда доверяла, позволяла брать ручку.

Да, позволяла, в ее портфеле никогда не таилось ничего от сына; Андрей никогда не копался в ее бумагах, тетрадках, вещах; писал везучей ручкой, выполнял задания и прятал ручку в портфель — с детских лет это у него, вывести буквы маминой ручкой.

Прочел или не прочел письмо? Впервые она не решилась говорить с ним прямо, откровенно.

Ночью донимала бессонница, думала об учениках своих, о сыне — впервые отчетливо представилось: Андрюшка в своей куцей куртке на рыбьем меху, в затрепанных джинсах, с планшеткой на плече — уходит, отдаляется от нее; рушится последнее, что было ее семьей, домом, счастьем; почему-то подумала о Никите: «Тысячу блоков и узлов соорудит, массив воздвигнет со всякой всячиной, а все равно заботушки останутся на моем горбу; аз — буки — веди — глагол — хоть на транзисторах, на компьютерах — та же азбука, тот же глагол; с указкой или вектором, а все равно для одних „дверь“ останется именем прилагательным, а для других вратами в познание и доброту. Совершенствование сооружений необходимо, потому что оно неизбежно. Не более…»

На следующий день состоялось заседание педсовета, прорабатывали Веру Павловну; милые, сердечные товарищи, высказанное ими было лишь тысячной долей того горького, что передумала о себе за ночь Вера Павловна. Покидая школу, увидела на асфальтовом пятачке Андрея и Любу Крутояр. Удивительная способность держаться и разговаривать так, словно вокруг никого и ничего нет! Вера Павловна прошла мимо незамеченной.

Она всегда осуждала родителей, пытающихся учредить современный домострой, а теперь, стоило Андрею задержаться на час-другой, затянуть прогулку до ночи — дома поднимался переполох.

На этот раз она встретила Андрея спокойно, спокойней, чем всегда, слишком спокойно:

— Опять опоздал… Удивляюсь твоей беспечности, надеешься на подсказки?

— А меня удивляет твое паникерство, ну что ты нервничаешь? События идут нормально. — Андрей заглядывал в кастрюли.

— Не греми крышками, терпеть не могу; не таскай куски из холодильника, садись к столу, накормлю.

— А ты уже ела?

— Тебя ждала, привычка к порядку.

— У тебя порядок математический, сперва икс первое, потом икс второе. У тебя даже иррациональные величины подчиняются рациональному рассмотрению. — Андрей снова заглянул в кастрюлю, прежде чем мать разлила борщ по тарелкам.

— Ого, полтавский! Обожаю национальные блюда.

— Руки помой.

— Руки? Да, естественно… У тебя кругом точный порядок, за домашним столом, за учительским. Железно запланированный. Младшие классы, средние, старшие, абитуриенты, институт. Непременно институт, а потом уже остальное: служба, Дворец бракосочетаний, колясочки с погремушками.

— А ты хотел бы начать с колясочки?

— Я, собственно, с завода. Что, если сразу — завод, без абитуриентов?

— Это ж откуда подобные веяния? Семен Кудь завещал или без Семена Терентьевича обошлись?

— Причем тут Терентьевич? Терентьевич успел научить нас напильник в руках держать, тиски закручивать, а кроме напильников еще много кой-чего имеется. У меня без Терентьевича своя голова на плечах. И советы есть кому давать.

— Это ж кто таков, твой верный советчик, разреши осведомиться?

— Ты, мамочка.

— Я?

— Да, ты, мама. Ты всегда говорила: мы — люди труда; завод — безотказная академия; мы — рабоче-крестьянская линия…

— Разве я так говорила?

— Приблизительно. А дальше я сам додумался. Самостоятельно.

— В чем твоя самостоятельность, Андрюшка? Самостоятельно прогуливаешь уроки, сачкуешь! Самостоятельно жизнь поломать?

Андрей уже не слушал, отставил тарелку — за окном голоса, поселковые ребята перекликаются, где-то упруго прыгает футбольный мяч. Вера Павловна напряженно приглядывается к сыну — даже самый насущный разговор не может поглотить его полностью, оторвать от того, что осталось за пределами дома — он никогда не остается с ней, один, сам по себе, ее Андрюшкой, только ее сыном, всегда невидимо, неотделимо присутствуют друзья, ребята, девочки-мальчики.

— Тебе еще очень многое непонятно, сынок, непонятны заботы матери.

— Ты не заботишься, ты дрожишь надо мной.

— Потерять сыновей и мужа в один день не так легко, сынок.

— Прости, мама, я не хотел…

Он уже не смотрел в окно, он вдруг увидел ее, не привычный с детства образ — маму, а такой, как сейчас перед ним: чуть сутулящейся, озабоченной, усталой. Что-то особенное в ее облике, упорство человека, принявшего непосильную ношу. Она не постарела, у нее нет постоянного возраста — она то старше, то моложе своих лет… Не постарела, а стала еще сосредоточеннее, строже.