Николай Сказбуш - Поселок на трассе

— Что ты думаешь о Полохе?

— Хам, желающий жить барином.

— О Пантюшкине?

— О Пантюшкине? А кто таков Пантюшкин? О Полохе долбят все, а кто такой Пантюшкин?

— Завскладом. Замыкание проводов.

— Так что же о нем думать и говорить, если замыкание? Замкнулся, сгорел, будь здоров. О чем говорить, когда от человека ничего не остается?

— Ничего не остается? Как ты сказал? Человеку ничего не остается!..

— Я сказал — от человека ничего не остается.

— Пантюшкин! — вскочил Анатолий. — Уверен, это был Пантюшкин, его согнутая спина.

— Брось, Толя, не растравляй себя.

— Это был он, следком-следком за кем-то. Это ему сказано в забегаловке: «Ничего другого тебе не остается». Насилие и угроза!

— Брось, говорю, Анатоша, уже за полночь.

— Бросить? Ты сказал бросить! Нет, ни за что, я вернулся завершить дело, а не отступиться.

— Ты сперва вернись — на работу вернись, дорогой Толечка; собери силенки, уразумей, что к чему. Ты слышишь меня?

Никита оглянулся — Анатолий стоит на пороге, лицо в тенях от верхнего света, безусое лицо уязвленного мальчишки.

— А ты, оказывается, жестокий человек, Никита. Жестокий, как все сентиментальные люди.

— Да, жестокий, жестокий, — выкрикнул Никита, — жестокий, злющий, готов драться с тобой. — Он все еще держал в руках свой рисунок — черный бор, зеленый дол. — Тебя, дурака, жалею. Зачем терзаешь себя? Дорожи вольготными денечками, оглянись вокруг, на белый свет, присмотрись — пригодится.

— Оглянись, присмотрись… Спокойненько, разумненько… Нет, ты, выходит, добренький, а не злой, Никита. Заботливый. Извини, ты действительно добрый, настоящий друг… Ко всем добрый… И я хотел бы добреньким… Ко всем. Не получается. На сегодняшний день.

Анатолий говорил все тише, раздельней, казалось, спокойнее — Никита более всего опасался этого тихого спокойствия, затишья перед приступом.

— Спокойненько, разумненько, — повторял Анатолий, не переступая порог. — Разумненько… Разумненько… А я ненавижу этих сволочей, понимаешь, ненавижу!..

— Понимаю, Анатоша, очень даже понимаю. Все на том стоим, с полным пониманием.

— …Я этого Полоха сейчас вот так — насквозь! Засел в сторонке, в надежном углу, грабит чужими руками. А который завалится — того с дороги прочь, отсекает начисто.

— Ей-богу, Толя, ты младенец, детский крик. А где же наше юридическое мышление? Логика? Дедукция? Твой Полох — образ, ночное видение, не более. Мы поменялись ролями, Толя, я следую логике вещей…

— Да, да, следуешь… Давно уже следуешь… Мы все больше отдаляемся друг от друга…

— Единство противоположностей. Нормально. — Никита бережно спрятал свой рисунок в папку.

— За правду с оглядочкой? — съязвил Анатолий.

— За правду без паники. В реальности, а не в истерике.

— Мы действительно поменялись ролями — мне душу порезали, а ты пока что на коне.

— Не трепись, Толечка, душа не мерится стрессами. Давай лучше продолжим разумный аналитический разбор… Дело завершат, очевидно, еще до твоего возвращения на работу; преступление раскроют по закону веревочки… Уверен, раскроют. Однако останется обстановка преступления. И дети — в обстановке преступления. Так что не паникуй, спи спокойно, хватит еще работы и на твою долю, и всем нам, всему населению — строителям, мыслителям, учителям-мучителям, врачам, поэтам и прозаикам. И лейтенантам из детской комнаты милиции, переименованной ныне, но не избавленной от прежних нагрузочек.

Анатолий, не подходя к столу, бросил взгляд на чертежную доску Никиты.

— В чем же твоя работа?

— Хочу постичь закон гнездования в условиях железобетонных конструкции. Вдохнуть в железобетон нашу детскую романтику и свободу, душу святой и многострадальной моей Моторивки. Тяжкая работа, Толя. Не менее тяжкая, чем твоя. Свободное детство в условиях сверхвысоких напряжений, железной организованности грядущего века.

Анатолий приобщился к делу еще до пожара на складе; сперва происшедшее выглядело мелким воровством — подростки через лаз тянули небрежно хранимый товар, пользовались недосмотром при разгрузке платформ и вагонов. Однако вскоре появились сомнения — подростки подростками, лаз лазом, но утечка оказалась более существенной, не по плечу воровитым мальчишкам. Расследование едва началось, когда Анатолий выбыл из строя…

…Он думал о встрече с очкастым парнем на галерейке забегаловки, о вертлявом человеке, мелькнувшем в базарной толпе. Потом в поселке, ночью очкастый шел за ним. Зачем? Анатолий вспугнул кого-то в забегаловке? Опасались его? Почему?