Анатолий Клещенко - Это случилось в тайге [сборник повестей]

Открыл глаза — только звон в ушах.

Снова — уже со страхом — закрыл, и опять в красной темноте залаяла собака. Тогда он стал бить себя ладонями по ушам, в голове загудело, забухало, но когда опустил руки и прислушался, тишину ничего не нарушало. Облегченно выругался, на всякий случай набрал в ладонь снега и приложил ко лбу. Теперь он просто боялся возвращаться в самолет, только и не хватает, глядя на Анастасию Яковлевну, самому рехнуться. Но ведь не ночевать же у костра! Пилот, вздохнул и, помедлив еще несколько минут, открыл дверь.

— К сожалению, Анастасия Яковлевна, вы все-таки ошиблись, — заговорил он ватным голосом. — Бывает, что слышится и даже видится такое, о чем много думаешь… — И вдруг челюсть у него отвисла: бесцеремонно толкнув его под колено, в самолет протиснулась лохматая рыжая собака и, брякая копями по металлу пола, шумно втягивая воздух, стала обследовать кабину.

— Зорка? — услышав характерное бряканье когтей, задохнулась единственным словом Анастасия Яковлевна.

Собака мимоходом ткнулась холодным носом в ее руку, обнюхала упавший с колен учительницы клубок и, протиснувшись между дверью и ногой пилота, выскользнула наружу. Он даже не посмотрел ей вслед, не удостоверился, что она не примерещилась, — он не сводил глаз с Анастасии Яковлевны.

Слепая учительница сидела, запрокинув лицо, а по щекам ее одна за другой скатывались слезы.

— Какой живой человек есть? — раздалось очень громко и очень близко.

И снова та же собака, так же по-хозяйски, безбоязненно вбежала в самолет, и следом за попятившимся пилотом ввалился тоже лохматый, в шкурах, человек. После сверкания в солнечных лучах ослепительно белого снега и голубого неба он близоруко сощурил и без того узкие глазки, разглядел в кабине людей, заморгал, заулыбался. И, повернувшись к распахнутой двери, заорал, приставив ко рту ладони:

— Ого-го-го-гой, е-есть живой! Е-есть! — И, оттолкнув ногой собаку, сказал находящимся в самолете: — Однако не услыхать будет, далеко, однако, отстал, тихо идет.

Пилот, забыв о разорванной щеке, что говорить надо только половиной рта, брызгая слюной, зашепелявил что-то совершенно неразборчивое. Анастасия Яковлевна, наступив на уроненную шубу, стояла неестественно прямая, зажмурив невидящие глаза так, что казалось, к вискам бегут не морщины, а трещины.

— Все совсем живой? — спросил человек в шкурах, но не стал ждать ответа, затараторил: — Я шибко шел, соболя не стал следить, однако, за ключом. Орон опять соболя нашел, — он не то снова оттолкнул собаку, то ли хотел показать движением ноги, кто нашел соболя. — Я думал, уже живой человек нету, все мертвый, так меня ваш человек пугал…

Пилот вдруг опустился на пол, словно сами собой подогнулись ноги, и, спрятав лицо в ладонях, заплакал. Хозяин собаки посмотрел на него растерянно и любопытно, заговорил как с ребенком:

— Зачем плачешь? А? Веселым быть надо — теперь помирать не будешь. Смотри — вон баба не плачет, смеется над тобой баба, разве так ладно? Давай лучше, курить будем, кушать будем…

Пилот нервно дернулся, изо всех сил стиснул зубы — и болезненно застонал. Когда боль в разбитой челюсти утихла, попросил:

— Закурить…

Человек достал кожаный залоснившийся кисет с махоркой и трубку.

— Есть бумага, — прошепелявил пилот. И, опираясь на руки, стал медленно подниматься.

— Давай бумага — даем табак, тогда я трубку закурим, — весело согласился человек. Пальцы его закопошились в кисете, а быстрые глаза забегали по кабине, остановились на стоявшем около печки ведре. Ноздри приплюснутого носа, по-звериному шевельнувшись, втягивали воздух. — Ваш человек говорил, совсем вам есть нечего, совсем смерть, скорей еду нести надо — а гляди, сколько мяса. Однако не понимаю, кого добывали: не ушкан, росомаха, может? — Он снова повел ноздрями.

— Собака это, — ровным, но необычайно низким голосом сказала Анастасия Яковлевна.

Пилот встал, а человек в мехах одобрительно закивал Анастасии Яковлевне:

— Собачье мясо хорошее, особенно когда мороз. Наши люди, эвенки, стариков собачьим мясом кормили, тогда старики долго молодой были…

Газету пилот видел под ветками заручьевской постели, к ней надо было пройти мимо Анастасии Яковлевны. И он пошел, заставив себя смотреть ей в лицо, как идут на казнь, считая ее заслуженной. И в этот раз так и не вспомнил, что учительница слепа, казалось, будто она может видеть его лицо, даже когда он стоит спиной к ней.

Свернув папиросу, прикурил от зажженной эвенком спички, закашлялся: успел отвыкнуть от табака.