Леонид Огневский - На другой день

Фаина Марковна при этом надеялась, что Клава очутится дома, в своей семье, подумает и откажется от сумасбродной (так ей казалось) затеи. Михаилу Иннокентьевичу не казалась Клавина затея сумасбродной, он считал полезным, чтобы Клава проверила себя в отсутствие Перевалова, как-то и что-то снова переоценила и уж тогда, в зависимости от того, куда больше потянет, приняла окончательное решение. Людмила все меньше и меньше верила в смелость подруги. Уж если Клава отступила на один шаг, согласилась, чтобы ее Дима сошел с поезда в Свердловске, то отступит и еще, побоится нарушить раз и навсегда заведенное.

И предположения ее будто бы подтверждались. Оставшись без друга, Клава вновь постепенно увяла и присмирела, опять надела свое рябенькое платье, а на вокзале в Красногорске не сказала встречавшему ее Горкину обещанных слов, — что она забирает ребенка и уезжает.

Поезд пришел в Красногорск в середине дня: было тепло, солнечно, и Горкин приехал на вокзал с сыном.

Верткий, глазастый Максимка сидел у него на плече; завидев мать, он захлопал в ладоши, его краснощекая рожица расплылась в счастливой улыбке. И Клава, оставив в тамбуре чемодан, соскочила с подножки вагона, как шальная, кинулась к сыну, явно забыв и обиду на Горкина, и пылкую любовь к Диме.

За Абросимовыми на машине приехал Гоша. Михаил Иннокентьевич, мельком поглядывая на Горкиных, занятых своим ребенком, допытывался у шофера, какие новости на заводе.

Гоша ничего толком не знал и виновато улыбался.

— Ну, тополя и акации на заводском дворе посадили? Уж деревья-то, наверно, шоферу видны. Видел? Хорошо… Людмила Ивановна! — Абросимов приподнял над головой соломенную с продавленным верхом шляпу. — Не уходите, Людмила Ивановна, сейчас поедем, машина моя здесь.

— За мной пришла персональная! — откликнулась Людмила.

Она никак не ожидала, что будет встречена Тамарой, да еще на "победе".

— Хотела заехать за твоими на Пушкинскую, звонила им, да поздно освободилась легковушка, — быстро говорила Тамара, увлекая школьную подругу к воротам вокзала. — Ведь говорила же болвану: "Машина понадобится в двенадцать", — нет, опоздал.

— Кто же это болван?

— Кто, кроме зампрокурора.

— Какая ты опять, Тома… — неодобрительно заметила Людмила.

— Грубая? Будешь грубой на такой работе, как у меня: сегодня отъявленных жуликов разбираешь, завтра — хулиганов за поножовщину. Развелось всякой нечисти, на пятилетку, если не больше, хватит проводить дезинфекцию. — Тамара вскинула на плечо продуктовую сумку Людмилы. — А я-то ехала из Риги, думала, чисто здесь, всех проветрила, перешерстила война.

— Не будем об этом, Тома, — попросила Людмила, перекладывая из руки в руку небольшой, но увесистый (с фруктами) чемодан. — Ты у мамы с Галочкой была или только звонила им?

— Сегодня только звонила, а на той неделе была. Ничего, нормально живут. Галка поболела с педелю, теперь поправилась, собирается снова на дачу, ждет тебя. А ты… — Тамара взяла ее за плечо и принудила повернуться, — тебе на пользу курорт, помолодела, поправилась. Поди, укрепляла силы, здоровье, некогда с мальчиками посухарить?

— Какие мне, Тома, мальчики.

— Сс… — начала и не выговорила начатого слова Тамара, тряхнула головой. — А я тут завязала роман без тебя, не знаю, какая будет развязка. И только познакомились — предлагает руку и сердце, болван. Так что я верчу им, как мне вздумается.

— Не думаешь, что и тобой могут так же вертеть?

— Мной? Это кто же? Будущий муж? Законный?

— Хотя бы и он, законный. Начнет ухаживать за другими женщинами, хорошо тебе будет, легко?

— Пусть только попробует гоняться за кошками, я столько котов наведу, в каждом углу будет: "Мя-ув!"

Людмила только пожала плечами.

— Я бы и сейчас, — продолжала, расталкивая пассажиров, Тамара, — и сейчас разыграла комедию со своим вздыхателем, да некогда, работы невпроворот. Засекла одного человека, — шепнула она на ухо Людмиле, — еще в прошлом году подозревала, а теперь вижу: ну, явный шэпэ. Помнишь, раз говорила тебе, на фронте не поймали лазутчика? Двоих сцапали, третий как сквозь землю ушел? По приметам и кой-каким разговорчикам тот самый, третий.

— Ох, Тома! — не выдержала Людмила. Не нравилась ей вся эта болтовня.

— Ты все не веришь, все осуждаешь? Ты и про Подольского, наверно, не поверишь, что он за человек? Это мы с Дружининым тогда вывели его на чистую воду, со звоном он полетел. Ты думаешь, из-за кого пострадал твой Виктор на фронте? Не только из-за фашистов — Подольский им с умыслом или без умысла помог. Пусть он, вражина, поотчитывается теперь за прошлое и настоящее перед нашей прокуратурой в Москве.