Регина Эзера - Их было три

Он понял и хотел взять у неё нож и брусок, но Илма не дала, резко осадив его:

— Сама управлюсь!

Симанис пожал плечами, чувствуя себя неловко в присутствии Гундеги. Но Гундега по-своему поняла резкость Илмы:

«Сердится. Значит, видела в окно…»

Она молча выложила покупки на стол.

Проверяя, хорошо ли наточен нож, Илма прикоснулась в нескольких местах к лезвию.

— Как съездила? Всё привезла?

«Начинается!» — со страхом подумала Гундега и бессвязно начала:

— Везла… всё было хорошо, но высыпалось…

На лицо Илмы светлой полосой лёг зайчик: в лезвии ножа отражалось солнце.

— Что ты там бормочешь? Что у тебя высыпалось? Деньги?

— Я просыпал у неё изюм, — пояснил Симанис.

И в момент, когда Гундега собиралась получить головомойку, Илма неожиданно громко расхохоталась:

— О милостивый боже! Взгляни, Симани, как она перепугалась! Можно подумать, что миллион потеряла. Ах ты, глупышка!

Гундеге даже не верилось. В уголках её рта заиграла улыбка, она с благодарностью и восхищением смотрела на Илму.

«Какая тётя Илма хорошая! Просто невероятно, до чего хорошая!»

От Илмы ничто не укрылось, и она сказала Гундеге с тем радостным чувством, которое охватывает человека в минуту великодушия:

— Что осталось, ты, Гунит, можешь съесть. Всё равно булка с изюмом не получится. Муку и сахар положи в ларь. Мы с Симанисом пойдём телёнка резать…

Пока это совершалось, Гундега сидела в своей мансарде, боясь услышать какие-либо звуки со двора и в то же время прислушиваясь к тому, что там происходит. Ей казалось, что она сейчас услышит что-то ужасное. Но всё было тихо, пока на лестнице не раздались шаги Илмы.

— Иди вниз, трусливый зайчонок! — позвала она, добавив ещё что-то непонятное — Гундеге или Симанису, — и засмеялась.

За ужином они ели жареную телячью печёнку. Илма сказала, что до воскресенья всё равно её не сохранишь свежей. Гундега усиленно старалась не думать ни о чём, но никак не могла отделаться от чувства стыда, будто совершила предательство, ведь печёнка и в самом деле оказалась очень вкусной.

Гундега никогда не умела притворяться, и сейчас Илма могла прочесть на её лице всё, что занимало ум девушки. Переживания Гундеги казались ей странными, даже чуточку смешными и в то же время немного огорчали. Она сама не понимала, отчего это, а Гундеге всё-таки сказала:

— Ты излишне чувствительна, Гунит. Жизнь так не проживёшь, тебе будет очень трудно.

Илма сделала паузу, отыскивая нить, которая помогла бы ей связать молодость Гундеги с её собственной молодостью, нет, вернее, с детством. Неожиданно для себя она сделала открытие, что у неё, в сущности, молодости-то почти и не было. Как странно! В семнадцать лет она уже была женой Фрициса. А до этого… До этого она ведь была ребёнком.

Илма заметила устремлённый на неё взгляд серых глаз. В них стоял немой вопрос.

— Почему, тётя? — наконец спросила Гундега.

— Видишь ли, — неуверенно начала Илма. — Когда отец резал свинью, я, ещё ребёнком, залезала в кровать, укрывалась с головой одеялом и визжала так, будто резали меня. А потом, когда мужу случалось быть в отъезде и рядом не оказывалось ни одного мужчины, я со всем и со скотиной справлялась сама…

Она глубоко вздохнула и проговорила без видимой связи с предыдущим:

— Хорошо это или плохо, по с чистыми руками не проживёт никто.

Посмотрев на Гундегу, она сообразила: зря сказала последнюю фразу. Казалось, девушка опять задаст сейчас тот же детский наивный вопрос: «Почему, тётя?»

Нет, она не спросила. Лишь недоумённо взглянула сначала на неё, потом на опущенную голову Симаниса.

«Да, Симанис», — вспомнила вдруг Илма, почувствовав, что необходимо как-то объяснить Гундеге его присутствие. Если бы разговор шёл только об одном дне, тогда бы… Но это не только сегодня. Симанис будет приходить… и Гундега не слепая…

Будь Гундега взрослее, всё оказалось бы гораздо проще. А если бы она была глупым ребёнком — вообще не понадобилось бы ничего объяснять. Но Гундега уже вышла из детского возраста и не стала ещё взрослой женщиной.

Илма сказала:

— Лесник Симанис иногда помогает нам с матерью по хозяйству…

И, только сказав это, спохватилась, насколько неубедительно и даже наивно прозвучало её объяснение. Она испуганно подняла голову, боясь, как бы — упаси бог! — Гундега не усмехнулась в ответ.

Но Гундега не усмехалась Она даже не смотрела на неё, взгляд её был устремлён куда-то в пространство.