Геннадий Николаев - Квартира [рассказы и повесть]

Из этой же "стенки" она достала свёрток, аккуратно запакованный в полиэтиленовый мешок. Развязав капроновую тесьму, она вынула из мешка тёмно-вишнёвый стаканчик с золочёным ободком посередине.

— Ультра глоу липстик, девять, ройял велвет, — прочла она надпись на этикетке. — Английская губная помада. Светлый коралл. Сорок тюбиков, по семь пятьдесят — это как раз три сотни. Ведь вам надо триста?

— Четыреста бы, — смущённо, не догадываясь ещё, куда клонит Магда, сказала Надюха.

— Ага, значит, — Магда закатила глаза, крутанула ими туда-сюда и выдала результат: — Пятьдесят три, пятьдесят четыре штуки. Ну, дать?

— А что с ними делать? — растерянно спросила Надюха. Голос её дрожал, дрожали и кончики пальцев, когда она прикоснулась ими к вискам.

— Чудачка! В "Пассаже", в любом туалете наконец, да где угодно. За один вечер с руками оторвут. Можешь и не по семь пятьдесят, это я по курсу тебе даю, а ты смотри, как пойдёт, может, и по десятке. Всё, что выше, — твоё. Ну, как?

И не дожидаясь ответа, она стала вытаскивать из пакета тюбики помады и, считая про себя, складывать ровными штабельками по десять штук.

— Шестьдесят — для ровного счёта, — сказала она, придвигая Надюхе по лакированной поверхности стола всю горку тёмно-вишнёвых стаканчиков. — Четыреста пятьдесят. Отдашь потом. Можешь по частям. Давай сумку.

Надюха медлила в растерянности, брать или не брать всё это богатство, и Магда вдруг прикрикнула на неё:

— Не будь дурой! Тащи сумку!

Когда помада была завёрнута в газету и уложена на дно Надюхиной сумки, Магда строго сказала:

— Не вздумай выносить сразу всё — лучше по пять-шесть штук. В случае чего скажешь: была в Москве, купила по случаю, но, дескать, тебе не подходит — цвет не тот. Поняла?

Надюха понуро вздохнула, как бы смиряясь перед Магдиным напором, но за вздохом этим скрывалось ещё нечто такое, что вывело Магду из себя.

— И не вздыхай, не жмурься! — закричала она, побагровев от возмущения. — Подумаешь, чистюля! Хочешь жить, умей вертеться, милочка! Думаешь, мне так просто эти рублики даются. На одной святой воде каши не сваришь. Бери, и без гримас! А то отберу, — пригрозила сна уже отходчивым тоном.

Николай хотел, чтобы Надюха выпила "посошок", но она отказалась наотрез и, озабоченная, расстроенная, заспешила домой. Действительно, было уже поздно, а ей надо было ещё забежать к своим, взять Оленьку, поговорить с матерью, а может быть, и с самим отцом насчёт денег. С виноватой улыбкой она прижалась к Магде, испытывая и благодарность за помощь, и смятение от ощущения чего-то нечистого, зазорного, неотвратимо нависшего над ней. Магда небрежно потрепала её по плечу и подтолкнула к двери:

— Давай, детка, жми по холодку — хвост дудочкой!

В трамвае, по дороге к родителям, Надюха прикидывала так и сяк, думая об одном и том же, и ей вдруг пришёл на ум простой выход, по крайней мере — отсрочка: она решила держать помаду до самого последнего момента и пуститься в торги лишь в самом крайнем случае. Такое решение сразу просветлило ей настроение, и она вздохнула с облегчением: авось как-нибудь выкрутятся и без помады.

В небольшом садике во дворе старого питерского дома, прежде чем пойти по адресу, который дал Ботвин, Сергей выслушал поучения бывалого Мартынюка: осмотрись, не спеши соглашаться, прикинь с прибросом, напомни про высоту и дефицитные материалы, а главное — не торопись с разговором об оплате, заранее ни-ни, прогоришь, как швед, лучше в конце шандарахнуть, никуда не денутся, рассчитаются как миленькие. Сергей согласно кивал, слушая Мартынюка одним ухом, хотя в душе и понимал, что тут говорит опыт работника, более двадцати лет ходившего по людям.

Как и договорились, Мартынюк остался ждать во дворе, на лавочке, а Сергей отправился с запиской Ботвина к профессору Кислицыну А. Л.

Квартира оказалась действительно огромной: из четырёх больших комнат, старинная, с высокими потолками, с мраморным камином, с широким коридором, кладовочками, нишами. Не квартира — хоромы! Кухня просторная, метров пятнадцать, не меньше.

Да и хозяева не лыком шиты. Мать — старуха, открывшая дверь, хрупенькая, рыженькая, в брючном костюмчике и в переднике — была подобранная, ходкая, глаза живые, внимательные, зубы белые, сигарета в откинутой руке — и старухой-то не назовёшь. "Христина Афанасьевна", — представилась, прочитав записку Ботвина, и руку пожала крепко. Парень, сын её, назвавшийся Александром, был с важным надутым лицом, явно не простой инженер, наверняка начальник — из молодых да ранний.