Веслав Мысливский - Камень на камень

Выбрался и отец посмотреть, что Так Антека в этот мир тянуло. Чего видел, не сказал, только потом иногда у него вырывалось: «Это из-за кина этого, из-за кина все».

— А кто здесь будет работать, когда ты уедешь? Мы с матерью стареем. А Сташек не дорос еще для плуга или косы. Года разве что через три-четыре.

— У вас Шимек есть! — Антек взвился, точно его слепень укусил.

— Ну, есть, — на это отец. — Но все равно что его нету. Ни он к земле, ни земля к нему.

— Земля! Земля! Вот она у меня где, ваша земля! Там я хоть чему-нибудь научусь! А чему меня земля научит?!

— Ой, еще как научит, только захоти. Но ты езжай, езжай. Да смотри, не пришлось бы обратно на коленях ползти.

Антек повернулся — и к порогу. Злой, разобидевшийся на отца, мать, на Сташека, на меня.

А меня как раз тогда не было дома. Я в милиции служил, и поехали мы по деревням с обыском, оружие у мужиков отбирать. Антек хлопнул дверью, аж известка посыпалась с потолка. Отец вскочил и еще крикнул ему вслед:

— Ты тут мне не хлопай, дом уже не твой!

Я вернулся примерно через неделю, вымокший до нитки, промерзший до костей, по колени в грязи и уставший больше, чем после самой тяжелой пахоты. А тут, только переступил порог, отец меня приветствует:

— Эвон, явился наш полицейский. Поохотился на людей, еле ноги волочит. Хотели мы, чтоб у нас в роду ксендз был, а господь полицейского дал. И за какие грехи?

Я ничего не сказал. Поставил винтовку в угол возле дверей и плюхнулся на лавку. Конфедератку даже с головы не хотелось снимать. Вода по лицу текла, мать упрашивала, сними ты эту шапку, сними мундир, скинь сапоги, а меня дремота точно веревками опутала всего — тело, волю, глаза. Почувствовал, как на спине под рубахой от тепла зашевелились вши. Но даже руки поднять, чтобы почесаться, не было сил.

Переворошили мы невесть сколько овинов, хлевов, погребов, чердаков, сараев, не говоря уж о хатах. А овины после жатвы полнехоньки, в погребах картошка, свекла, морковь, чердаки сеном завалены, а тут еще день и ночь без продыху льет, словно вот-вот быть потопу. И у кого ни спросишь:

— Оружье есть?

Всяк точно невинный агнец:

— Оружье? А на что нам, пан милицейский, оружье? Солдаты мы, что ль? Я и не знаю, как с ним обходятся. С плугом, косой, граблями — это да, к этому нас господь предназначил. Не к оружью. Да и в кого стрелять? Врага уже нет. Кругом все свои. А среди своих, ежели кто на кого обозлится, так обзовет, настращает, пообещает на голову тыщу бед. Ну, может, дубину пустит в ход. Дак ведь дубина не оружье. Да и давно ли война была? Наслушались мы пальбы, до смерти сыты. Нынче еще — шмель зажужжит над ухом, а кажется, пуля в тебя ударила. Хватит, намолились, наплакались — перестали стрелять. А когда перестали, неужто мы снова начнем? Ну нет, нас земля ждет. Тоже настрадалася. Замученная, как и все мы. Вон, пусть Иисус Христос или богородица на картине свидетелями будут, что у нас оружия нет.

Но стоило сунуть руку за эту богородицу или Иисуса Христа — вытаскиваешь пистолет. Заглянешь в печь — в печи винтовка. Сундук прикажешь открыть, а под платками гранаты, патроны. Или подымешься на чердак. Воскресный костюм под стропилом висит, словно только и ждет обедни, а тронь его — железо так и зазвенит. Не говоря о том, что в сене, в тряпье, среди связок лука, под стрехой, в бочках с зерном, в старых сапогах — везде чего-нибудь находилось. Где только не прятали. В собачьих конурах, в соломорезках, в яслях у коров, лошадей, в старых деревьях, в дуплах.

У одного в овине под зерном мы прямо целый склад нашли. Чего там только не было. Винтовки, пистолеты, обыкновенные, автоматические, все смазанное, обернутое тряпьем. Каски, ремни, котелки, вещевые мешки, карты русские, немецкие, с полсотни пулеметных лент, пар двадцать сапог.

— Откуда это у вас? — От удивления начинаешь дурацкие вопросы задавать — известно, откуда у него может быть.

— С трупов. Эвон их сколько лежало в полях. Не пропадать же. А в землю жаль.

— Было постановление, чтоб оружие сдавать?

— Ну, было.

— Так почему не сдали?

— А ежели снова придется воевать?

— С кем бы это?

— С кем бы ни было. Пусть только снова сунутся на нашу землю.

У другого, тоже в овине, нашли четыре станковых пулемета и несколько ящиков патронов. Еще у одного мотоцикл с коляской, а в коляске полно оружия. Любили мужики в овинах прятать, наверно, думали, в жите всего безобидней. Иной раз приходилось по три-четыре ряда снопов сбрасывать. Притом самим, потому что хозяин сразу прикидывался, будто его прострел скрутил. У одного навоз пришлось выгребать, мужик, когда нас увидел, из хаты удрал. А заходим в другую хату — старуха на кровати лежит, кот при ней, и больше никого.