Веслав Мысливский - Камень на камень

Измерил я, наверное, с десяток склепов. И не только измерил, но и осмотрел со всех сторон, обстучал. И вышло у меня, что которые Хмель ставил, куда солидней, чем те, которые Возняки. По сравнению с Хмелевыми у Возняков клетушки, хотя на столько же гробов. И даже самые первые, довоенные, Хмелевы склепы до сих пор стоят, словно срослись с землей. С полвека, как Хмель начал склепы ставить! А Возняки только в войну, когда одному Хмелю было не управиться.

Советовали мне Возняков нанять, мол, они помоложе и на пару работают, а Хмель старый и копотун. И что с Возняками я знать не буду забот ни с известью, ни с цементом, потому как они прямо из вагонов покупают все краденое. Только не нравилась мне Возняков работа, да еще они любят хорошо поесть и к каждому обеду ставь им пол-литра, не то к другому пойдут, а твое бросят. А Хмель непьющий. И чуть побольше или пожирнее поест, сразу же у него живот схватывает, и должен он хоть немного на корточках посидеть, обхватив живот руками. Он рассказывал, что в ту войну переел тухлой селедки, и теперь приходится вот так, скрючившись, сидеть, если поесть пожирней. Но и скрючившись можно жить.

И за Хмелем присматривать не было нужды, все он сам проверял, обо всем помнил. Цемент я купил, так ему мало было, что есть цемент, пришел поглядеть, какой. А привередничать начал — меня аж зло взяло. Сперва сунул в этот цемент палец и облизал языком. Потом взял щепотку и, сыпля тонкой струйкой себе на ладонь, дунул, летучий ли, потом еще подсыпал из мешка в ладонь, поплевал и принялся разминать. И хоть бы улыбнулся. Нет, так и остался с кислой рожей.

— Хмель, чего тут разглядывать, все на мешке написано.

— А ты, умная голова, больше верь написанному — на тебя же потом свод и обвалится. Ты не почувствуешь, а про меня скажут — никудышный мастер.

Да и на кладбище пойти: невооруженным глазом видать, который склеп Хмеля. Каждый как скала. А Возняковы ногтем ковырнешь — песок сыплется, никогда, сколько надо, цементу не положат. У некоторых склепов уже все углы облуплены. Кой-какие скособочились. А то, глядишь, трещина глубокая поперек плиты, и вода на покойников каплет.

В день поминовения этого не видно, потому что могилы все как есть одинаковые. Кладбище нарядное, цветы, венки, свечи, и людей полно, только и видишь печаль. Но в обычный день, когда до дня поминовения далеко, или после него, когда еще дальше и кладбище точно давно не паханная залежь, каждая трещина колет глаза, каждая щербинка будто рана под съехавшим бинтом, и склеп на склеп не похож, как человек на человека, а все вместе они словно люди, которые, умаявшись в поле, присели отдохнуть и друг дружки стыдиться нету сил. Мужики почесываются, бабы ноги раскорячат, гляди сколько влезет, только неохота глядеть.

Поставил Хмель перед войной склеп дочке учительницы, Басей ее звали, сидела на первой парте. Была она как маргаритка, мальчишки на уроке вместо того, чтоб на доску смотреть, на нее пялились, а их потом в угол. В шестом классе она вдруг уехала и где-то целый год пропадала. А когда вернулась, больше в школу не ходила, все сидела в тени. Лето, солнце, а она в тени, у стены, под деревом, под зонтом. И все бледней и бледней становилась, и глаза все больше и больше, а были они у нее как синие васильки.

У меня с польским не ладилось, а тут как раз сука у нас ощенилась. Я взял одного щенка и отнес ей.

— Сидишь в тени, Бася, пусть хоть у тебя щенок будет.

— Песик, песик, — стала его к себе прижимать, целовать, словно невесть какое подвалило счастье.

А что за счастье — пес и пес, к тому же рябый, бело-черный, и слепой. Отец велел, пока не прозреют, щенят утопить. Самое большее одного оставить — на что нам столько собак. Подрастут, только и давай им жрать. А потом за суками станут гоняться и будут их в деревне колами лупить, еще, не ровен час, калек держать придется. А посадить на цепь — это ж сколько надо покупать цепей. Вон у коровы порвалась цепь, и то некогда к кузнецу снести, чтобы как-нибудь склепал. А ежели вой подымут, столько-то собак враз? Кто выдержит? Всю ночь глаз не сомкнешь, как утром на работу вставать? Еще подумаешь, к чьей-нибудь смерти воют. Не приведи господь, кто из родных. Лучше бы уж на луну выли, да луна на небе не всегда, а смерть всегда тут как тут.

— Песик, песик. А как его звать? — спросила Бася.

— Пока никак. Я тебе без имени принес, сама назови.

— Лучше ты, — говорит. — Хочу, чтобы ты назвал. Так и будет, как ты назовешь.

— Сама называй. Я тебе его дал, он теперь твой.