Валерий Мусаханов - И хлебом испытаний…

— Она на занятиях, через час, наверное, вернется, — я посмотрел на него.

Кирка сидел в кресле, далеко вытянув ноги, длинное лицо было жестким. Я вдруг подумал, что мы видимся в последний раз, и сказал:

— Оставайся, поужинаем втроем.

Синий вечер сгущался за окном, я включил люстру и задернул шторы, сел на диван против Кирки.

— Нет, поеду, — сказал он. — Лягу пораньше, отосплюсь, — но не пошевелился в кресле, глаза из-за стекол смотрели на меня пристально.

И снова остро кольнула мысль, что мы видимся в последний раз, и я понял, что Кирка хочет что-то сказать, предложил:

— Может, кофе попьешь?

— Не хочу. Как у тебя на работе, больничный нужен? — Он пальцем поправил очки.

— Я взял за свой счет — собирался в деревню. Завтра поеду потихоньку.

— Надолго?

— На пару дней, а вообще, не знаю — посмотрю, — я придвинул пепельницу на столике и закурил.

— А потом? — настойчиво спросил Кирка.

Я знал, что никакого «потом» не будет, и поэтому только пожал плечами и прищурился, будто дым сигареты попал в глаза.

Часы пробили четверть.

— Мы никогда не спрашивали друг друга, но…

— Давай не будем ломать многолетнюю традицию, — перебил я и глубоко затянулся.

Кирка сжал губы, длинное твердое лицо порозовело.

— Ты не сердись, — сказал я. — И так тошно. У меня целый фолиант вопросов, мне самому и отвечать.

— Хорошо. — Кирка поднялся.

Я тоже встал, подошел к нему и сказал:

— Спасибо, Кира, за то, что заштопал, и вообще за все.

— Ну ладно, — он отвел взгляд. — Пойду.

— Наталья здесь будет жить. Я ей ключи оставлю. Мало ли, задержусь или что, так ты ей позвони, чтоб не скучала, — небрежным тоном попросил я.

Кирка внимательно посмотрел на меня сверху вниз.

— Ты действительно только на два дня? — спросил он.

— Рассчитываю так, но вдруг придется зарулить куда-нибудь подальше, если возникнут какие-то обстоятельства, — я выдержал его взгляд.

— Хорошо, позвоню на будущей неделе. — Кирка шагнул к двери.

Я вышел за ним в переднюю, смотрел, как он надевает пальто, задевая длинными руками стенки, оклеенные шпоном карельской березы. Мы попрощались молча. Рука его была сухой и твердой.

В тишине я ходил по комнате, разглядывая знакомые вещи. Время мое истекало. И не было жаль ни вещей, ни этой квартиры. Когда-то, тысячу лет назад, они что-то значили в моей жизни, но обесценились, как какие-нибудь керенки в октябре одна тысяча девятьсот семнадцатого.

Во мне не было ни сожаления, ни горечи, — лишь заунывная пустота в прах продувшегося игрока.

Я услышал щелчок замка входной двери, глубоко вздохнул и выпрямил спину. Надо было дожить оставшееся время. Дожить достойно хотя бы его.

Наталья вошла в переднюю и сразу прижалась ко мне, свежая, с прохладными гладкими скулами. Я повесил ее легонькое пальто на вешалку, усадил на табуретку и снял сапоги.

— Ну, как ты? — Она положила ладони мне на грудь и посмотрела в лицо.

— Хорошо, — я помахал левой рукой. — Был Кирилл, швы снял и сказал, что все нормально. — Я улыбался изо всех сил.

— Отлично. Сейчас будем есть. Ты, наверное, голоден?

— Нет, не очень, — простые вопросы помогали быть естественным.

— А что Кирилл не остался? — Она направилась в ванную.

— Устал очень. Тебе привет, — сказал я ей вслед и вернулся за сигаретой.

Я сидел за столом в кухне и смотрел, как Наталья, уже успевшая переодеться в свою голубую рубашку, хлопочет возле плиты. Поражали изящество и точность движений, — ни одна ложка, ни одна посудина не звякнула в ее руках, и повороты тонкого тела от плиты к столу были четкими, законченными, как у фехтовальщика. Тут была не только прирожденная ловкость, И я спросил:

— Где ты так научилась? Вертишься, как в танцклассе.

Она посмотрела на меня, зарумянилась, показывая в улыбке зубы.

— Не в танцклассе. Я танцевать только в Ленинграде научилась.

— Ну а где ж?

— Дома. Я же с пятнадцати лет за хозяйку. Мать умерла у нас в шестьдесят пятом, — по лицу ее пробежала тень. — Бабушка, отцова мать, старая была. Отец и два брата — мужики. Вот и научились. Корова была в доме, поросенка держали, кур, еще — пес и кот, и огород на мне. Вертеться приходилось. Вставала в четыре, чтобы до школы все успеть. А потом еще два года на ферме проработала. Я же в университет со второго захода поступила, — она смущенно улыбнулась.

— Вот оно что, — я усмехнулся. — А такое впечатление, что у тебя было вполне счастливое детство.

— В общем-то, да. У нас семья дружная. Братья и отец меня любят. Ну, а что поработать пришлось, так я и чувствовала себя хозяйкой, — она выключила газ.