Вадим Прокофьев - Наш Артем

В поисках крыши Артем забрел в европейскую часть — сеттльмент. Прямые, отлично спланированные улицы, тщательно вымощенные, чистые, обсаженные ровными рядами деревьев, они напоминали Париж.

Набережная реки Хуан-Пу — парадный бульвар, обставленный громадными домами, вдаль уходит бесконечный пунктир электрических фонарей, изредка встречаются христианские церкви.

Но что это?

По улице медленно движется огромная фура, доверху нагруженная камнями. К обеим ее сторонам прикованы железными цепями по четыре в ряд двадцать китайцев. Они еле передвигают ноги, а по бокам идут английские полисмены с плетками.

Артем останавливается, пораженный. Прохожие же — иностранцы — не обращали внимания на страшную процессию, зато они как-то странно поглядывали на Артема, им было непонятно, что, собственно, заинтересовало этого европейца в такой обычной картине — китайские кули везут камни для мощения улиц в сеттльменте.

Их не удивляет и надпись при входе на бульвар: «Китайцам не входить, собак не водить». А рикши? Они скачут не хуже заправских лошадей, в коляске сидит какой-нибудь европеец и как за вожжи держит рикшу за косу. Отвратительное зрелище!

Артем поспешил уйти из этого «заповедника» иностранцев.

Китайский город распадался на две части. Сухопутную и речную. Сухопутная, огороженная древней стеной, пылила немощеными улицами; застроенная тысячами лачуг, поражала грязью и ужасающей нищетой. Речная — у Артема не хватило бы слов описать это скопление джонок, в которых рождались, жили и умирали многие поколения китайцев.

Знакомясь с контрастами Шанхая, Артем совсем забыл о главном — подыскать себе крышу. Между тем день уже клонился к вечеру. Из скитаний по городу Артем вынес одно — в китайской части можно найти работу, но жилища там не подберешь, просто европейцу никто его не сдаст, побоится. Нужно возвращаться в сеттльмент.

Комнату он нашел, и даже с мебелью, — старым пружинным матрацем, ободранным и грязным. Комната съела почти все оставшиеся деньги — заплатил за неделю вперед. Домовладелец, к удивлению Артема, оказался китайцем. Но китайцем состоятельным. А дом, как потом выяснилось, стоял не в сеттльменте, а прямо на его границе с китайским кварталом.

Еще не стемнело, и Артем решил продолжить знакомство с городом, ведь крыша крышей, а нужна еще и работа. К вечеру в том квартале, где в основном жили состоятельные китайцы, улицы постепенно заполнялись фланирующей публикой. Смешно было видеть, как китайский ловелас в юбочке и с косичкой неотступно следовал за китаянкой в брюках и с папиросой во рту. К Шанхаю, его нравам еще нужно было привыкнуть.

Владимир Николаевич Наседкин уже второй день ничего не ел. У него не было денег. Не было и жилья. Последнюю ночь он провел в лодке и ни минуты не спал от холода. Голод, бессонница валили с ног. Да, кажется, на сей раз он добежал до «последней» черты. В подполье Харькова, в Проскурове, Одессе было куда легче, хотя и там у него часто не имелось крыши над головой, и каждый день, каждый час приходилось жить в напряжении, скрываясь от шпиков, убегая от полицейских. Он действительно научился бегать. Когда военно-окружной суд в Одессе приговорил его к ссылке в Восточную Сибирь на поселение в деревне Мартыновке, он задержался там всего на двадцать минут: сторговал у якута ветхий челн за арестантский бушлат и был таков.

Плыл по Лене, брел пешком. Бодайбо, Иркутск, Владивосток. Рыбачил на Амуре, потом в Японии. И вот, наконец, Шанхай. Все, добежал до точки.

Владимир Николаевич с тоской смотрел, как зажигаются фонари на шанхайском «бродвее», вспыхивают витрины английских и французских магазинов, ресторанов, кафе. Откуда-то тянуло дразнящими запахами еды, и эти запахи только усиливали боли в желудке. Если нечего есть, то хотя бы заснуть в тепле, во сне он и пообедал бы.

Огромный универсальный магазин, английский, прямо полыхал огнями. У его витрины Наседкин заметил человека среднего роста. Серая кепка, косоворотка выдавали в нем русского, а карманный словарь, который этот человек листал в свете витрины, только подтверждал догадку. Русский. Пусть незнакомый, но хотя бы поговорить с ним, и то станет легче. Подошел поближе. Не может быть. Ужели Артем?!

Вспомнился Харьков. Пески, где родился и провел детство, 1905 год, выступление Артема перед солдатами Охотского и Старобельского полков. Потом восстание, грохот пушек на улицах города.

— Артем!

Артем резко обернулся. Что за наваждение, кому в Шанхае известна его партийная кличка? Перед ним стоял человек в полуматросском костюме. Худое лицо, поношенный бушлат висит на нем, как на вешалке, в глазах голодный блеск. Артем не мог ошибиться: в тюрьме, ссылке он видел такие глаза, видел их в разоренных нищенских деревнях, видел и сегодня у китайских кули.