Вадим Прокофьев - Наш Артем

Первый дальний поход за сорок верст стоил… сапог и куртки. Сапоги, которые казались столь добротными и удобными, когда в них ходишь по дому, разлетелись. Федор купил новые, на вид неуклюжие, но словно из кожи буйвола слажены.

Решил, что в этих-то он доберется до Нижнеилимска за двести верст.

Поход — последняя проверка, последняя тренировка.

В это августовское утро 1910 года солнце так и не показалось из-за гор. Над тайгой навис промозглый туман. Артем надеялся, что пройдет некоторое время и туман подымется, откроется солнце. Но в тайге, в горах все непривычно, туман, вместо того чтобы подняться, стал оседать мелким дождем. Когда же он весь пролился, то вместо солнца проглянули тучи.

Но Артем все же решил идти. Это было неразумно. Совсем недавно он писал в Харьков, что способен наделать глупостей, так как перестал владеть собой. В такие минуты… способен на все, чтобы только избавиться от гнетущего душевного состояния. Он еще мог тогда пошутить, что способен, но не на все, например, в эти минуты не может пить водки… Впрочем, в иные тоже.

Артем шел, стараясь прогнать мысль о том, что этот поход — глупость. Что он напрасно рискует, если и не жизнью, то здоровьем. И все же шел. Так минуло несколько часов. Возвращаться теперь не было смысла. Когда позади осталось верст этак сорок, пришлось снять сапоги. Еще — в начале пути остатки тумана смыл настоящий дождь, холодный, бивший жалящими каплями прямо в лицо. Сапоги вдруг предательски разбухли, стали походить на колоды. Сбросил, пошел босиком, по камням, вдоль берега Илима. Ночь застала его на том же берегу. Укрыться от дождя негде, до леса нужно пробираться болотом. Изнуренный, продрогший Артем нашел выемку в прибрежном скате, втиснулся в нее и затих. Сколько времени он там пролежал, одному богу известно, пришел в себя от того, что ему почудился далекий волчий вой. Прислушался, нет, это подвывает ветер. Он усилился после того, как кончился дождь. Но когда иссяк поток воды с неба, Артем не заметил. Лежать на мокрой земле, босиком, в мокрой одежде — наверняка заболеешь воспалением легких. И тогда не спасет никакое природное здоровье. Идти дальше, по звездам? Артем даже не представлял, как вообще можно сейчас подняться, сделать шаг…

Но он поднялся и шел весь остаток ночи, шел, не разбирая дороги, так как света звезд было недостаточно, чтобы вовремя разглядеть и обойти камни. К утру были пройдены еще верст тридцать, а может, и с гаком. Наконец показалась небольшая деревенька. Артем знал, что здесь на поселении живет несколько политических и уголовников. Когда он ввалился в ближайшую избу, хозяева, видевшие всякое, в испуге вскочили с лавки. Ноги у гостя кровоточили, штаны на коленях были порваны, у куртки недоставало одного рукава, правый глаз закрыт огромным синяком.

— Где здесь живут политические?

Хозяева не спешили с ответом. Незваный гость менее всего походил на политического. Его скорее можно было причислить к сонму бандитов, и притом самых отпетых. А уголовники не раз и не два на глазах тех же мирных жителей деревни забавы ради «щекотали перышком» ребра политических, да и до убийства доходило.

Артем тем временем тяжело рухнул на лавку. Вытянул грязные, окровавленные ноги, сбросил с плеч сапоги и, словно застеснявшись того, что наследил на чисто выскобленном полу, начал их торопливо натягивать. Но тут-то было. Эти «буйволовы чоботы» ссохлись на ветру, задубели, и не было сил протиснуть ногу в голенище. Федор машинально встал и потянулся к двери, но услышал:

— Да вы седайте, седайте.

— Ха, хохлушка! Небось с Полтавщины?

— Так, с Полтавщины мы, столыпинские.

— Оно, хозяйка, и видно, что пришлые. Стол, да лавка, да икона — вот и все добро. Остальное, что было, небось в дороге быльем поросло.

Хозяйка засуетилась. Гость-то, видать, и впрямь политик, раз нужду понимает. Разве ворюга войдет в положение? А что правда, то правда, соблазнились речами о сладкой жизни в Сибири, сдвинулись с места не подумавши, а прибыли — ни кола ни двора. Корову при съезде продали, думали здесь обзавестись — все денежки дорога басурманская съела, да и скарбик, какой нищенский был, тоже прожили.

Хозяйский сын меж тем куда-то исчез.

А через некоторое время в избу ввалился человек с огромной староверческой бородищей, неуклюже задел бадейку с водой — железная кружка покатилась на пол, и не успел Артем опомниться, как очутился в медвежьих объятиях. Все ясно, и не нужно разглядывать лицо пришельца: только один человек способен действительно задушить в объятиях — Артем помнит эту хватку по иркутской пересыльной тюрьме, — Тюрин. Они познакомились на первой же прогулке, как только Федор немного оправился от тифа, с которым его доставили в тюрьму. Он едва передвигался и от свежего воздуха кружилась голова. Тюрин взял шефство над доходягой. Шефство было своеобразным. Артем должен был делать пробежки, заниматься гимнастикой, но только не бродить от стены к стене. Двадцать пять минут прогулки пролетали как одна минута. Уже через несколько дней Артем почувствовал, что окреп. И это несмотря на отвратительную пищу. Вместе с Тюриным он отбыл в село Александровское, где находилась центральная пересыльная тюрьма. Здесь предстояло дожидаться формирования партии, которая пойдет на Лену.