Вадим Прокофьев - Наш Артем

XX век начинался голодом тридцати миллионов крестьян… и забастовками рабочих и студентов. Правительство сдавало «воспитанников, увольняемых из высших учебных заведений», в солдаты, рабочих увольняли с фабрик и заводов, для них были приготовлены тюрьмы и «теплые» местечки где-либо в Якутии или на Каре.

Но рабочие рвались на улицу, они завоевывали ее, увлекая за собой тех, кто еще не встал на стезю общенародной борьбы с царизмом.

Бастуют студенты Московского университета. Бастуют, несмотря на «временные правила» отдачи забастовавших студентов в солдаты. Бастуют, требуя отмены этих правил. Техническое училище не бастовало. И это возмутило Федора. Разве техники не те же студенты, которых в любую минуту могут «уволить» и «передать воинскому начальнику»!

Небольшая искровская группа студентов, стоящих на платформе российской социал-демократии, также считает, что техники должны поддержать университетских. А те, узнав о настроениях техников, прислали в училище свою делегацию.

Студенческая сходка была бурной. Федор и сам не заметил, как очутился на импровизированной трибуне.

Забастовка?! Этого мало. Нужно идти на улицу, нужна политическая демонстрация, с флагами, лозунгами, как это сделали петербургские студенты в марте прошлого года.

Федора поддерживают громкими хлопками.

Всю ночь 16 февраля 1902 года застрельщики назначенной назавтра демонстрации у памятника Пушкину трудились над планом. Они походили на полководцев. На столе разложена карта Москвы, хотя «полководцы» прекрасно знают, где стоит памятник поэту, какие бульвары и улицы к нему прилегают. А Федору не терпится. Демонстрация демонстрацией, но она завтра. А сегодня ночью есть время для того, чтобы разнести помещение инспекции училища…

Инспекцию ненавидят все студенты. И многие готовы на немедленные действия, но более опытные товарищи пытаются охладить пыл Федора. Но он не унимается. Если не следует сейчас нападать на инспекцию, то можно же под ее окнами сложить костер из тех бумажек, которые роздали студентам инспектора. В бумажке предупреждение о недопустимости участия студентов в уличных шествиях.

Потом в Яузском полицейском доме, куда Федор попал вместе с еще одиннадцатью студентами, у него было время и осмыслить происшедшее, и сделать выводы из своей горячности и неосмотрительности. Как он мог просмотреть, как он не почувствовал, не понял, что этот студент со странной фамилией Адикс — провокатор, полицейский наймит! Это он под видом рабочих привел к памятнику пятьдесят переодетых полицейских. Наверное, благодаря его доносу и не явились на демонстрацию универсанты.

Правда, подрались с полицией на славу. Подрались и ретировались. А вот их, двенадцать, — схватили. Теперь и гадать не приходится, что с ними будет. Из училища вон… в распоряжение воинского начальства…

Ну, нет, Федор так просто не наденет серую шинель и нумерованную фуражку. Сбежит. Вообще будет действовать по обстоятельствам.

Но обстоятельства сложились так, как ни Федор, ни его товарищи и предполагать не могли. После долгих месяцев отсидки в полицейском доме, а затем в Бутырской тюрьме — их судили, разбив на две группы по степени виновности. Наиболее виновными считались те, у кого на носу оказались очки. Да, да, очки открыли им путь в сибирскую ссылку. У Федора со зрением все было в порядке — а посему его отправили на шесть месяцев в воронежскую тюрьму. Но из училища исключили «за малоуспешность». Что ж, можно только гордиться такой формулировкой, ведь и Виссарион Белинский тоже был исключен из Московского университета «за малоуспешность».

Тюрьма. Это не только каменные мешки камер, не только гулкие коридоры, дворы, обнесенные высокой стеной, карцеры, надзиратели, солдаты на вышках.

Тюрьма — это, прежде всего, люди, запертые в ней. Здесь сидят воры и «медвежатники», скупщики краденого и контрабандисты. Здесь томятся рабочие, поднявшиеся на борьбу с царем и фабрикантами, крестьяне, еще верящие в царя, но уже пустившие «красного петуха» своему помещику. Здесь и бывшие народовольцы, и молодые народники, здесь же и социал-демократы, представители только что народившейся рабочей партии России.

Федор в 1902 году стал социал-демократом. А воронежская тюрьма сделалась для него университетом, где в спорах он черпал знания, закалялся в убеждениях, которым не изменил до конца жизни.

Но и тюрьма позади. Федор снова в Москве. Он пытается восстановиться в числе студентов Высшего технического. Но тщетно. В России его не примут ни в одно высшее учебное заведение.