Валентин Крючков - На крутом переломе

После этих слов Фанфаронов повернулся и, хлопнув дверью, вышел из кабинета. Он ни к кому не ходил, никуда не жаловался. И вот теперь, сидя в предбаннике и, вспомнив этот разговор с директором, Фанфаронов подумал, что, пожалуй, он зря так закончил свой разговор с Никаноровым: — Ведь приказ об упразднении корпуса и назначении меня начальником метизного цеха он подписал через несколько дней после этого разговора. Все-таки доверил мне метизный. По объему он немного уступает корпусу. Да разве в этом дело? На другой завод переходить не потребовалось. А если бы предложил, как Кудрину? Хорошо, что не предложил. Я бы не смог все равно перейти на другой завод. Почти вся жизнь на родном «Вулкане» прошла. Каждый день я вижу его большую трубу. Самую высокую в окрестности. И радуюсь этому, как ребенок. Скажи кому — рассмеются. А зря.

В глубоком раздумье сидел Фанфаронов в предбаннике, не притрагиваясь к еде, и когда красные, словно раки, появились друзья, он нехотя поднялся и пошел париться один, потом, снова догоняя остальных, собрался, выпил стакан соку и направился в комнату лесника, где полновластно хозяйничала Эмма Васильевна, присел у краешка стола, без особой охоты поел, изредка замечая на себе настороженные взгляды Лужбиной и Угрюмова.

Видя необычное состояние Фанфаронова, замкнувшегося в себе, Кудрин попытался было втянуть его в общий разговор.

— Ты как чужой, чураться стал. С чего бы, Кузьма Васильевич?

Фанфаронов думал в это время о брате, о своей будущей работе начальником нового цеха, и когда Кудрин повторил свой вопрос, то небрежно махнул рукой, дескать, не приставай, неторопливо поднялся, ушел в отведенную ему комнату и как-то размеренно-лениво улегся спать, сославшись на недомогание, которое и в самом деле им ощущалось. В душе он ругал себя за то, что согласился на эту запоздалую «рыбалку». И в озере, думал он, может, и не стоило купаться? А вдруг простужусь и, как брат, буду остатки жизни кашлять? А жалобы, видимо, написал этот, гусь лапчатый, Кудрин. Иначе, кто мог знать про Марину? Он был у нас, когда Олег рассказывал про горе Никаноровых, про то, как плакал о матери Вадим. Вот как получается. Выходит, и я стал соучастником этой кляузы. Еще чего не хватало. А в партком и в райком партии не пойду. Лишнее все это. Сам разберусь. И попрошусь в цех. Лишь бы с завода не уходить. Завод, он в каждом цехе родным остается. «Правильно как-то сказал Ястребов: «Надо всеми силами держаться за большую трубу завода… И тогда тебе ничто не страшно». А что, если бы директором сейчас был Ястребов? Пожалуй, ничего хорошего для завода. И для Ястребова тоже. «Папа» вряд ли бы удержался на крутом переломе. А в принципе нам сейчас не до него. Лишь бы самим не сорваться.

Он повернулся уже не в первый раз на спину, подложил повыше под голову подушку и продолжал свои нелегкие раздумья, лежа с открытыми глазами. Мысли его перескакивали с завода на корпус, с корпуса — на брата, с брата — на эту рыбалку, хотя никакой рыбы никто не ловил. Вот и суббота пролетела. Ему казалось, его ожидает что-то неприятное, нехорошее. Может, с братом что? Разглядев в темноте, в углу, под потолком божницу, хотя и был неверующим, воззвал к богу, чтобы всевышний пронес мимо раба божьего Фанфаронова все злые напасти.

Еще порядком помучившись, Фанфаронов уснул и не видел, как, одевшись, Угрюмов вышел из дома и разгуливал по осеннему лесу вокруг озера на пару с Эммой Васильевной, как Северков, Кудрин и лесник после застолья легли спать далеко за полночь.

Едва Никаноров вернулся с совещания в райкоме партии, сделал наиболее срочные распоряжения, как ему пришлось ехать на совещание рангом повыше — в горком партии. В повестке не сообщали, но краем уха он прослышал, что будут распределять по предприятиям детали для погрузчиков сена. Отказываться — нынче время не то. Но и особой прыти, думаю, проявлять не следует. В общем, не маленький, должен сориентироваться по обстановке.

Пока собирал данные о том, что завод делает для села, проводил небольшую оперативку, подошло время ехать. Надо лишь позвонить Вадиму, предупредить, что вернусь поздно. Он набрал номер.

— Алло, ал-ло!

Услышав голос сына, спокойный, ровный, Никаноров даже обрадовался. Кажется, начинает успокаиваться, как грустил о брате! Особенно первые дни. Ходил по дому и не знал, чем заняться. Для него брат — пример. Он во всем старался ему подражать. Старший опекал, младший — следовал. Как мне они дороги. А деду, видимо, вдвойне.