Валентин Крючков - На крутом переломе

Каждый из подошедших брал в руки болты, вытирал паклей и внимательно рассматривал, стараясь найти отличие их от болтов, изготовленных из хромистой стали. Однако простым глазом, без микроскопов, без других приборов, имеющихся лишь в ОЛИРе, никаких различий уловить было невозможно.

Потом появились контролеры. Они тоже брали болты и скрупулезно вымеряли их параметры, стараясь выискать отклонение или какой-либо дефект, но и им сказать «стоп!» не удалось: все соответствовало технологии.

Неожиданное началось перед обедом, и не в корпусе, а в цехе автонормалей, когда известный на заводе автоматчик Лузарнов, сделав переход на изготовление гаек с мелким шагом резьбы, через тридцать минут вынужден был остановить станок — гайки пошли бракованными. По договоренности с Бухтаровым он тотчас вызвал контролеров и сообщил о своем ЧП Пармутову. А сам, чтобы не терять времени, принялся выяснять причину. В чем дело? Может, станок разладился? Может, металл завышенного профиля, думал он. И вскоре Лузарнов понял, что причина брака в метчике, на котором происходило налипание.

В конце дня опытная партия была все же закончена. Довольный этим событием, директор завода в своей комнате для отдыха одел светло-серый костюм, летние с дырочками полуботинки, взял папку с материалами и вышел из кабинета, сказав секретарше, что поехал в райисполком.

Было жарко. Машина недолго стояла на улице, но и этого оказалось достаточно, чтобы она раскалилась, хотя для вентиляции шофер предусмотрительно открыл дверцы.

Солнце нещадно било в лобовое стекло. Никаноров по привычке сел на заднее сиденье, где солнце так не слепило и не жгло, дотронулся до спинки переднего и почувствовал, что обивка была мягкая и теплая, словно по ней провели утюгом. «Что же скажет сегодня председатель исполкома о Марине? — думал он. — Неужели опять ничего? Возможно, появилась какая-нибудь ниточка? Вот ведь как бывает. Жил человек, а теперь — нет его. И этот человек не кто-нибудь, а жена, Марина. Времени прошло немало, а пока одни версии и догадки. Далеко она не должна уехать. Не с кем. Она в своей области. Не иначе. Но и область — это же целое государство: десятки тысяч квадратных километров. А Вадим как переживает. Ничем заниматься не хочет, никуда не ходит и к себе никого не приглашает. И Олег Фанфаронов почему-то перестал к нам ходить. Неужели ему что-либо отец наговорил? Не должно бы».

Никаноров, почувствовав, как и его самого начинает лихорадить, глубоко вздохнул. Ему жалко было Вадима.

Сын переживал так сильно, что не ел более суток и, казалось, отрешился от всего, неделю не выходил из дома, сядет, уставится в одну точку, или ляжет на диван, обхватит голову руками и не пошевельнется, пока отец не позовет. Институт забросил, тренировки тоже, и каждый день, когда Никаноров возвращался с работы, задавал ему нетерпеливо и с надежной один и тот же вопрос:

— Что-нибудь прояснилось, папа?

Прояснения пока не было.

«Эх, Марина, Марина!» — Никаноров надел очки с затемненными стеклами, сложил руки на груди и стал с волнением вспоминать, как они познакомились, как начинали свою совместную жизнь.

Вроде, недавно все было, но, как это ни печально признавать, оказывается, большая часть жизни уже пролетела. А началось все с того, что друг Никанорова, тоже бывший моряк, пригласил его на праздничный вечер. Когда уселись, Никаноров заметил, что за соседним столиком, как раз напротив него, сидит девушка, и именно такая, образ которой не однажды снился ему: с ниспадающими на плечи волосами. Ему захотелось чем-то привлечь внимание девушки, он было попытался подойти к ней и пригласить на танец, но не успевал — опережали другие. «Несмелому всегда не достается», — вспомнилась ему любимая поговорка отца. Надо действовать, решил он. И тут сообразительные моряки, быстро оценив, что к чему, организовали знаменитую матросскую пляску — «яблочко».

Моментально образовался круг. И моряки, лихо подбадривая друг друга, четко и отлаженно заработали руками и ногами.

Не хотел ударить в грязь лицом Тимофей Никаноров и выкидывал такие коленца, что многие подумали: парень, видимо, из какого-нибудь ансамбля, артист, одним словом. А он глазами все косил в сторону приглянувшейся ему девушки, а когда замечал, что и она, улыбаясь, смотрит на него, старался еще больше.

Потом он пригласил девушку на танец. Ему сразу понравились ее как-то по-особому уложенные волосы: гладкие, шелковистые, вроде подобраны один к одному, большие серые глаза. И лицо, словно умытое ранней росой. Никаноров подумал: встречаются в жизни такие лица, не броские, но когда начинаешь на них смотреть, то с каждым мгновением желание смотреть все возрастает. Обаяние, внутренняя теплота исходили из всего ее облика, влекли к ней.