Дмитрий Вишневский - Рассказы о большом мире

- Я не понимаю... – пробормотал я, косясь на табличку.

- А и не нужно, – снисходительно, но в то же время миролюбиво произнёс мужчина. – Об этих событиях вы узнаете позже. Но особую значимость они приобретут для вас тогда, когда вы захотите гордиться чужими успехами, как своими, потому что вы тоже – русский.

- А если я заговорю с вами на другом языке?

- Вы всё равно останетесь тоже русским, но среди других тоже русских вы потеряете значительную часть своей значимости. Вас станут презирать, оскорблять, вас будут считать предателем, изменником и ещё каким-нибудь либерастом. Хотите табличку “Типа либерал”?

- А можно выбирать?

- Конечно! – мой собеседник осклабился. – Смотрите, какая прелесть: “Подобие сына”, “Типа муж”, “Похожий на отца”, “Суррогат друга”, “Такой, как все”, “Часть толпы”, “Едва ли не любящий”, “Мог быть учёным”, “Тоже качался”, “Нуждающийся в твёрдой руке хозяина”, “Не ленивый, но прокрастинирующий”, “Похожий на водителя”, “Имитатор трудяги”, “Еслибышник”...

- Дайте мне вон ту...

- Конечно. Приходите ещё.

И он протянул мне табличку “Вроде писатель”.

Я стоял в стороне и наблюдал рождение “Настоящей женщины”.

Мимо меня прошёл странный мужчина. Странный потому, что он смотрел на небо и сбрасывал с себя таблички. “Гражданин страны”, “Русский”, “Мужчина”, “Человек”...

Он шёл по пустыне без табличек. Шёл и улыбался.

Странное дело, но его таблички никто не спешил подбирать... Ветер засыпАл их песком...

03.10.17

Выпей чаю, малыш. Выпей чаю

Летним зноем тянет меж тканями паланкина, серебристого в золоте и сапфирах. В синем небе ярко светит звезда.

Мутные воды по краям дороги трепещут рябью и тёмно-зелёные крокодилы со стеклянными и настороженными глазами медленно покидают их, встраиваясь в процессию. Они ползут меж важно ступающих слонов, а звезда играет бликами на их лапах, шипастых мокрых спинах и хвостах.

Вереницу тел объединяет цель и ритм.

Спокойная скорость прогулки, никто не опаздывает и никто не торопится.

Поток несущих факелы мускулистых и худощавых загорелых тел, паланкины и мангусты.

Наш паланкин плывёт в пространстве над шагами десятков босых ног, чей едва слышный топот становится вдруг гулким, и паланкин принимается легко покачиваться из стороны в сторону.

Я отодвигаю нежную, бархатистую ткань и вижу пропасть, обрыв – всё верно, до ущелья осталось всего-ничего и мы плывём над мостом, длинным, из толстых бамбуковых брёвен. Он перевязан верёвками, надёжен и широк, но слоны встали и ждут позади вместе со слугами и только мы с крокодилами идём впереди – так надёжнее. И только после того, как ноги несущих паланкин невидимых слуг вновь касаются горячей пыльной земли, изредка по краям даруя себе прохладу редких тёмно-зелёных трав, процессия позади нас вновь приходит в движение, и вот уже я вижу, как мост сзади мерно покачивается под осторожными, мягкими шагами слонов, под трубные гласы из их хоботов, оглашающих долину слоновьем почтением.

Сидящий в позе лотоса напротив меня гол, как и я, бос, как и я, острижен наголо, как и я.

Его взгляд пуст, как и мой. Его верхняя правая ладонь охватывает колено, как и моя, его верхняя левая ладонь прижата к груди, как и моя. И как и у меня, нижние сложены вместе и все пятьдесят пальцев прижаты подушечками друг к другу.

Мы – они.

Нас ждёт полёт.

Я вновь убираю руку с колена и отодвигаю занавесь. Наклоняюсь ближе и высовываю голову из паланкина. Смотрю на бритые полосами головы несущих паланкин. Чую их запахи, слышу мерное дыхание. По грязным шеям стекают ручьи пота, затылки блестят в свете звезды, рядом с босыми ногами ползут крокодилы, а впереди трубят слоны, приветствуя вход в долину. Долину, полную зелени, прохладных теней, фруктов и роз.

Слоны, укрытые золотыми с зелёным накидками двумя вереницами затекают в неё, выстраиваются у скал, сокрытые от звезды тенью и образуют полукруг.

Несколько барралгов бросаются к паланкину, открывают двери и мы спускаемся вниз по спинам слуг, ступаем босыми ногами на прохладную дорожку, что ведёт к пещере. Мы несём в руках семена мандаринов, что оставим у входа.

Двадцать камней, каждый из которых вдвое меньше предыдущего застилают вход в пещерные своды. Первый камень отбрасывает хоботом земная испостась Ганеши, сроду не носившая ничего, кроме королевских накидок, он гулко катится по склону и наконец гулко падает набок и замирает. Последний убирает лапками муравей из инкрустированной сочным жёлтым золотом шкатулки и мы по двое заходим в пещеры. Нас шестьдесят. Нас ждут шестьдесят.