Григорий Луч - И мы солдаты...

Эх, мысли! Кто на земле живет без мысли, без мечты и сердечной боли! Солдат, солдат! Что только не выпало на твою нелегкую долю! Что только не пришлось пережить тебе! Гореть в огне, какого еще не видела земля. Металл не выдерживал, камни плавились, а люди выстояли. Вот они едут домой. Когда уходили воевать, были молоды, здоровы. Теперь на фронте остались только здоровые — раненые, инвалиды возвращаются домой. Одни смотрят в окно, другие лежат, третьи погрузились в тяжелые думы. Тихо в вагоне. В руках самокрутки. Табачный дым кружится в вагоне, как в черной бане. Солдаты молчат, кажется, что они и в самом деле считают стыки рельсов.

Нет, это только кажется. Солдат, сидящий у окна, пытливо смотрит на мальчика. Молчит он, задумчив его взгляд. Мальчик застеснялся, повернулся спиной к солдату. Повернул голову, изредка смотрит в окно. Но глаза их опять встречаются.

Солдат, заправив правой рукой под ремень пустой левый рукав, шинели, поднялся. Подсел к мальчику, неожиданно спросил:

— Ты, случаем, не Шалфеев?

— Да, Шалфеев. — Мальчик облизнул сразу пересохшие губы.

— Не сын Петра Петровича?

— Да. А откуда…

— Отца знаю. Он говорил про тебя. Только запамятовал, не помню. С тех пор, почитай, прошел целый год.

— Араслан я, из Бреста. Значит, вы видели моего отца?

— Как не видать? Видел. Нашим командиром был он. Нечаянно познакомились. Знаешь, однажды так накипело на душе, что ругнул фашистских извергов по-чувашски. Слух у Петра Петровича острый, он тут же подошел ко мне и спрашивает: «Вы разве чуваш?» — и заговорил на родном языке. Вот тогда и познакомились мы. Вместе воевали.

— А где теперь отец? — совсем тихо спросил Араслан.

Солдат будто язык проглотил, надолго замолчал, перевел свой взгляд на окно.

— Давай знакомиться. Меня зовут Иваном Петровичем, — протянул он руку. — Как сказать тебе… Сам-то куда едешь?

— В Чувашию. В Канашский район. Там жила тетка, мамина сестра. Сами вы, ненароком, не оттуда? Зоей Михайловной зовут ее.

— Не знаю, нет, не знаю, — покачал головой солдат. — Петр Петрович часто вспоминал свою деревню, кажется, Чагаси, маму твою, тебя и твоих сестер. В нагрудном кармане он все время носил ваши фотокарточки. Там-то увидел я тебя впервые. Вот и узнал сейчас… Постой-ка, а откуда ты возвращаешься?

Араслан будто не расслышал его. На душе до сих пор не прошла обида на командира… Не хотелось рассказывать о партизанском житье. Страшило другое.

— Где же сейчас отец?

— А-а-а, — начал Иван Петрович. — Нам дали приказ оборонять от фашистов один город. Петр Петрович, твой отец, значит, был наш командир. Сидим так в обороне. Пехота, танки… Приготовились к бою. Ждем. Фашисты не показываются.

Стемнело. Вернулись наши разведчики, сообщили, что фашисты готовятся к атаке.

Спать хочется, глаза слипаются. Голова клонится вниз. Но спать нельзя. Закурил. Так легче бороться со сном. Когда подошел командир, сон совсем улетел.

— Ничего, Иван Петрович! Вот разобьем немцев, вернемся домой, тогда выспимся всласть. Эх, как хорошо у нас в Чувашии! В детстве мы всегда ночевали под яблонями. Тихими вечерами я долго смотрел на звезды. Потом женился. Пошли дети. Сначала две девочки, потом — мальчик. Ира… Валя…

Иван Петрович задышал тяжело, со свистом, закашлялся. Порылся в кармане. Вытащил кисет. Хотел оторвать газетку, сложенную гармошкой, но не вышло. Бумага выпала, прилипла к полу. Араслан наклонился, оторвал от нее аккуратный прямоугольник, попросил:

— Давайте-ка ваш мешочек, сверну цигарку.

— Сам сверну. Надо научиться. Хорошо еще, что фрицы не отняли и эту руку. Вот и приучаю ее управляться за двоих, Ничего, переживем как-нибудь. Как говорится, нужда научит калачи печь, — горько пошутил Иван Петрович, насыпая на бумагу мелконакрошенную махорку.

— А где сейчас папа? — не выдержал Араслан.

Иван Петрович зажал зубами цигарку, глубоко затянулся. Закашлялся. Еле перевел дух.

— Твой отец был настоящим солдатом. Мужественным, — продолжил свой рассказ солдат.

— Что с отцом? Отец погиб? — Араслан заплакал.

— Я не хотел говорить тебе. Пойми меня, — здоровой рукой Иван Петрович обнял мальчика. Рукавом шинели он вытер глаза. Взял себя в руки.

…Тук-тук! Тук-тук! — стучат колеса. Время от времени паровоз сигналит протяжным гудком. Впереди мелькают дома. Станция Канаш!

Закинув за спину тощие котомки, спешат пассажиры. У одного на руке нет пальцев. Но сейчас он забыл о них. Сердце полно радостью. Второй, на костылях, тоже счастлив. Так и сыплет шутками.