Анна Кардашова - Большой день в жизни Кости

Ребята увидели троих людей. Один — в военной форме. Над воротом гимнастерки — длинная шея. Глаза живые, очень блестящие. Он стоял у стены и что-то с жаром объяснял другому, небольшого роста человеку в полосатом выгоревшем пиджачке. Лицо у этого человека загорело докрасна, как будто он долго работал в поле, на солнце. «Колхозник», — определил Костя.

Третий, коренастый, широкоплечий, сосредоточенно вымерял шагами дворик вдоль стены. И ребята, еще не успев разглядеть Звезду Героя Советского Союза на его пиджаке, сразу поняли, что это — он, а те двое — при нем.

Он держался здесь хозяином. Шагал крупно, сильно взмахивал рукой, показывая что-то своим спутникам. Вот он остановился, подумал, наклонив голову, погрозил указательным пальцем, словно сказал самому себе: «Это — так, а вот это — так». Густые нависшие брови его озабоченно хмурились, на загорелых твердых щеках пролегли длинные борозды, ветер развевал темные пряди прямых волос.

И вдруг он увидел ребят. Морщины его раздвинулись, короткая верхняя губа поднялась, показывая ровные крепкие зубы.

— А, пионеры! — закричал он, широко раскрывая руки. — Идите сюда. Подходите, все подходите! Я припоминаю теперь! Вот в этом каземате у нас и были конюшни! — Он заявил об этом с таким торжеством, как будто ребята настойчиво спрашивали у него: а где же конюшни? — и, наконец, он смог дать им правильный ответ. — Идите, идите покажу!

Ребята, толкая друг друга, столпились у входа в каземат. Свет солнца падал косяком на пыльный, будто дымящийся пол, на желтоватые, обитые железными полосами ящики.

Между ребятами и героем встала девушка-экскурсовод со своей палочкой, похожей на шпагу мушкетера.

— Ребята, позвольте вам представить. Вот это — Петр Гаврилович…

— Не надо представлять, — перебил ее герой, решительно махнув рукой, — зовите меня дядя Петя. — И по-приятельски улыбнулся ребятам.

— Сперва у нас тут лошади были, — он говорил так, как будто начал свой рассказ еще задолго до прихода ребят, — а потом их выпустить пришлось. — Петр Гаврилович обернулся к «колхознику». — Ты ведь их и выпускал?

— А как же? — ответил тот. — Я тогда при лошадях был ветеринаром.

Теперь Костя хорошенько рассмотрел «колхозника». Молодой еще, а морщин много. Глаза, как скобочки, уголками вниз, синие-синие и прячутся в густых выгоревших ресницах. «Добрый»! — решил Костя.

— Страшно было, — продолжал «колхозник» тихим, сипловатым голосом, — снаряды рвутся, мины. Нам самим страшно, а лошади — что они понимают? Ржут, взвизгивают, копытами в стены грохают. Бойцу одному ногу перебили. Ну, мы и решили их выпустить. И пошли, пошли лошадки… — Он показал рукой, куда они пошли. — Тихие пошли, довольные, думали — на водопой. Давно их не поили. Подошли к колоде, опустили морды, а колода сухая. И пошли они дальше, к воротам. Больше мы их не видали.

— Жалко лошадок! — сказала Ира Круглова, моргая глазами.

— Лошадок было жалко, — подтвердил дядя Петя, — но людей еще больше, особенно ребятишек.

Он помолчал, потом сказал каким-то другим, глухим голосом:

— Недавно тут делали раскопки и среди останков нашли детские башмачки…

Наступила такая тишина, что стало слышно, как насвистывает ветер в густой траве. Ребята будто окаменели. Дядя Петя стоял, опустив подбородок на грудь. Потом он поднял голову и ясными глазами поглядел на ребят.

— Румяные, здоровенькие, радость на вас смотреть! Видели бы ребятишек, которые у нас тут были! Оборванные, пропыленные, на щеках грязные полосы от слез. Губки от жажды порваны в кровь… Вот здесь мы их и укрывали, — Петр Гаврилович показал в сторону конюшен. — Все мы, конечно, были хороши, не только ребятишки. Одна девчушка, маленькая такая, — Петр Гаврилович наклонился и показал рукой, какая была маленькая девчушка, — долго на меня смотрела и говорит: «Дядя, ты очень страшный. Ты, наверное, очень старый, но ты добрый, врагов от нас отгоняешь!..» — Петр Гаврилович засмеялся коротким, добродушным смешком.

— А чьи это были ребята, откуда? — спросила Лида.

— Семьи военных тут жили, — ответил дядя Петя, — из разрушенных домов бежали. Не все и добежали-то до нас, по дороге их обстреливали. Сколько они принесли в своих ручках и ножках осколков и пуль! Нашей Раисе, военврачу, много с ними было работы. — Петр Гаврилович помолчал. — Сперва у меня тут немалое семейство было. Ведь командир, он кто? Он — отец. Он и учит, и требует строго, но он и заботиться должен. Молодежь у меня была необстрелянная. Брали мы только крепким боевым духом, верой в победу и дисциплиной. Голоден боец — есть просить не будет. Жажда его мучает — и пить не попросит. А командир должен обеспечить питанием и водой. Если нет возможности — терпит боец. Жара стояла страшная, дождей не было, всюду пожары, гарь. Стены рушатся — пыль, известка… Дышать совсем нечем было. И глаза ест, и горло так дерет, так жжет… Но мои солдаты, хоть и молодые, понимали положение, терпели. Солдат, он на все готов, он и жизнь готов отдать за Родину. А ведь маленькому-то не объяснишь. Как приду, бывало, сюда, ребятишки обступят, хватают за руки: дядя, пить, дядя, пить! А где я возьму? Где? Фашисты прежде всего позаботились: водопровод разбили и все реки и каналы под огнем держали. Было у нас тут немного льда на складе, очищали от опилок…