Абрам Девяткин - Волхов не замерзает

— Ой, грыжа! Ой, грыжа!..

Васек и Миша подбежали:

— Что они, тетя Луша?

— Поорать захотелось: почему поставила посередь дороги корзинку? Приказано уступать дорогу немецким солдатам, снимать шапки… А у меня грыжа!

— Давай, тетя Луша, отнесем корзину.

— Проваливайте! Без вас…

С теткой Лукерьей не особенно поговоришь. Ребята отошли и спрятались за изгородь: листовку-то надо было спасти!

Женщина осмотрелась, осторожно отодвинула корзину, подняла с земли розовую бумажку, сунула в белье и легко подняла плетенку на плечо.

Мальчики весело переглянулись: теперь от «должинского радио» все узнают, что в листовке.

— Вот таким макаром и давай, — сказал Миша. — Только без этой самой… без показухи.

За разбитыми стеклами серело ленивое осеннее утро.

Шумной гурьбой, переговариваясь, шаркая сапогами, ребята вошли в класс и расселись за парты.

— На молитву! — скомандовала появившаяся в дверях Елизавета Ивановна, низенькая старуха с суровыми чертами лица и суетливыми движениями.

До войны Елизавета Ивановна состояла в церковной «десятке», пела на клиросе. Когда же при немцах вновь открыли школу, учительницей «закона божьего» пригласили должинскую богомолку. «Божьей коровкой» прозвали ее школьники. Чтобы держать детей в повиновении, она вооружилась линейкой, сухонькими пальчиками хватала цепко ребячьи уши.

Головы школьников обратились к углу, где тускло блестела натертая деревянным маслом икона.

— «Царю небесный»… — заголосила Елизавета Ивановна.

Не вникая в смысл церковных слов, ученики, запинаясь, разноголосо повторяли за ней молитву, без которой не начинался учебный день. Лишь у одной Сони Потовой — «Лисички», прозванной так за остренькое личико и вкрадчивость, старуха видела смиренное выражение. Из-под полуопущенных век бегающими глазками Соня следила за Елизаветой Ивановной и, встретив ее одобрительный взгляд, принималась молиться еще усерднее.

Копченый, бормоча молитву под нос и закатывая вверх глаза, связал вместе косички двух девочек. После этого он мелком намалевал на ладони чертика, словно невзначай, дотрагивался до спин впереди стоявших. На рубашках и платьях припечатывалась рожа с рогами. Задние не могли сдержаться от смеха.

— На колени!.. — Перст старухи указывал на Копченого. Тот озорно подмигнул, подошел к доске, опустился на колени: ему это было не впервой.

«Божья коровка» натянула тесемки очков поверх платка и принялась нараспев повторять притчи Ветхого завета о том, как господь раскаялся, что создал человека на земле, рассердился на людей, учинил потоп, пощадив одного только Ноя; о том, что раньше был один язык, а когда сыны человеческие начали строить город и башню до небес, то богу это не понравилось, смешал языки, чтобы один не понимал речи другого, и рассеял людей по земле…

На «Камчатке» играли в подкидного дурака, «жали масло» — выталкивали крайнего с конца скамьи. Остальные только делали вид, что слушают: мысли их были заняты домашними заботами. «После уроков надо молотить», — думала Граня. Но тут она получила хорошую подбочину от подружки:

— Лизавета идет!

Граня скосила глаза на подходившую старуху.

— Не выспалась? Отвечай, какую молитву творят перед обедом? Заглядывала дома в молитвенник? Частушки быстро запоминаете, на божьи слова памяти нету. Быть вам в геенне огненной.

Люба, всегда готовая рассмешить класс, поднялась, с невинным видом сказала:

— Не геенна, Лизавета Ивановна, а ги-ги-е-на. Это чтоб уши и шею мыть, зубы чистить.

Елизавета Ивановна вскинула очки на лоб, взяла со стола линейку, взглядом обвела затаившийся класс, выискивая жертву. Но прозвенел звонок. Закрывая на медные застежки пухлую библию, сказала:

— По случаю родительской субботы прощаю. Завтра всем слушать проповедь после обедни.

Следующий урок — арифметика.

Виктора Степановича школьники побаивались: он не прощал ничего. Долго и нудно распекал провинившегося, любил ставить себя в пример: «Я не поддавался слабостям, упорно добивался цели, чего бы мне это ни стоило».

— Еремеева! Прочти задачу.

— «В колхозе засеяно…»

— Обожди! Почему «в колхозе»? Было сказано: подобные слова аккуратненько зачеркнуть. Надо читать: общинные дворы… теперь все зависит от самого себя.

«Все зависит от себя». Кто же! Кто понахрапистее, межи перепахивает, — думали ребята. — Твой-то тесть немало нахапал. Глаза у Прохора Тимофеевича завидущие, руки загребущие. Да и сам ты в хозяйство с головой ушел, даже лапти купил…»