Абрам Девяткин - Волхов не замерзает

Павел подходил к Должино. У проселка он услышал быстро приближающийся шум мотоциклов. Уже не успеть, не спрятаться! Мотоцикл круто развернулся перед Васькиным. Жандарм спустил с педалей ноги на землю, наставил автомат.

Павел оглянулся. Позади — еще один мотоцикл, с коляской. Накреня коляску, вылез унтер-офицер полевой жандармерии. Парабеллум в его мясистых пальцах казался игрушечным.

— Руки поклядывай за спину!

Автоматчик вывернул у задержанного карманы.

Павел разобрал только одно слово «партизанен», унтер по-немецки говорил жандармам:

— Мне его рожа не нравится. Партизан. Отведите за тот камень…

«Глупо кончается. Еще ничего не успел… Пять шагов до валуна… К черту! Разве я не знаю своих сил?» Руки Павел так и держит позади, как велели жандармы. Еще немножко просунуть пальцы за ремень под рубашку…

Миг — и Васькин бросается к валуну. Откидывает правую руку. Бросает гранату. Пригибается. Комья земли падают на спину. Грохот. Пламя. Стелющийся дым…

Павел несется легкими скачками, как птица, готовая оторваться от земли. Петляет между валунами.

Очередь из автомата. Обвисают простреленные лапы елей, с треском падают сучья.

Справа низкорослые березки. Тянет гнилью с болота.

«Тью… тью… тью…»

Теперь он пробирается сквозь высокий малинник. Все мягче почва под ногами. Неожиданная прогалинка, от нее малоприметная тропка.

— Не туда! — тихий голос вдогонку. — Быстрее — в зыбца!

Павел обернулся в сторону, откуда послышался шепот. В кустах зашуршало. Ломая ветки, вышел подросток:

— Сюда идемте, за мной!..

Пригнувшись, оба нырнули в прохладную темень тальника. Под ногами захлюпало. Ноги все глубже увязали. Начинался зыбун. Павел не заметил бочага, попал ногой в яму с болотной жижей.

— Мне в след идите, — сказал проводник и тут же сам угодил в колдобину. — Вот черт!..

Там и сям возникали бурные фонтанчики, взлетали комья земли. Отражение облачков и кривуль-березок колебалось и вздрагивало в болотной воде.

— Ложись! — Павел притянул парнишку, оба плюхнулись наземь. — Наугад стреляют…

Мальчик уткнулся в плечо Павла. Васькин вполголоса спросил:

— Ты-то сюда как попал?

— Лозу резал на веники…

С сухим звуком рассыпались очереди: «Тра-та-та-та… Тра-та-та-та….»

Несколько минут молчали, вдыхали прелый, пахнущий водорослями воздух.

— Противно.

— Ничего, привыкнешь.

— Что вы!.. Никогда.

Раздался пронзительный вопль. От неожиданности оба вздрогнули.

— Выпь кричит на Остречине, — сказал мальчик и неожиданно спросил: — А вам было страшно — ну, сейчас хотя бы, когда мы бежали?..

— Я, понимаешь, змей боюсь…

— Нет, правда?

— А что? — Павел понимающе улыбнулся. — Нет таких людей, которые бы ничего не боялись. Знаешь, кто храбрый? Кто одолевает страх.

— А почему вы не с ними?

— С кем?

— Ну, вы знаете…

— С партизанами?..

Мальчик не ответил. Все хорошие люди на фронте. Чем-то, однако, этот человек ему нравился: отчаянностью, бывалостью ли? Гранату — это он кинул?..

— Пошли. Немцы сюда не полезут.

— Куда ведете-то?

— В Яборково. Деревушка такая есть, на болотенье…

Снова заметили воду.

— А про Ленинград ничего не знаете?

— Борется наш Ленинград.

— В Должино листовки порасклеены: «Бои на улицах Петербурга».

— Верят?

— Не все. — Мальчик помолчал, потом вздохнул: — А все-таки есть такие, что никогда не боятся…

— Может быть, есть. Не видел.

— Есть. Вот у нас девушка… — Глаза у мальчика засверкали. — Пошла в стадо за коровой. Смотрит, под Белянкой фриц сидит, в ведро надаивает, доволен. «Гут молеко, девка». Злость ее взяла. «От детишек, — говорит, — урываешь». А он прижимает ведро к животу, смеется: «Гут молеко!» — «Да! Гут молоко?» Бац носком по дну. Немца всего молоком залила. Потеха!.. Ушла — и не обернулась. А вы говорите…

У деревни Яборково они расстались.

— Ну, спасибо… как тебя звать-то, спаситель?

Мальчик лукаво улыбнулся:

— А вас? Я вас знаю — это вы от нас однажды скрылись…

— Да и я тебя знаю, видел. Ну, о встрече ни гугу! Договорились? Девушке скажи: напрасный риск — еще не храбрость. Бонжур-покеда, друг!..

Из чердачного оконца поглядеть — Должино будто заколдовано. Из избы в избу не ходят. У завалинок на закате не собираются. Пройдут быстро с ведрами, сорвут что надо на огороде — и домой. Девчата попрятались: немцы прохода не дают.