Жан-Клод Мурлева - Старые друзья

Теперь надо было написать записку родным. Тут я столкнулся с той же трудностью, что и после гибели Бобе. У меня ничего не выходило: записка получалась то слишком длинной, то слишком короткой, то слишком легковесной, то чересчур драматичной. И даже с сестрой не посоветуешься! В конце концов я нацарапал на тетрадном листке в клетку следующее: «Папа, мама, Розина! Я вас люблю, но мне не хватает мужества дальше жить. Простите меня. Сильвер». Листок я спрятал под подушку.

Днем в воскресенье отец починил мне мопед. Дело было не в свече – просто забился жиклер, как это часто случается с моделями «пежо». Достаточно хорошенько его продуть, но делать это надо умеючи, не то надуешь в мотор лишнего. Ладно, не важно. Главное, что я вновь обрел свободу передвижения, а значит, тем же вечером мог отправиться туда, где собирался проститься с жизнью. Я запланировал прыжок в пустоту сразу после ужина, сочтя, что вечерний сумрак как нельзя лучше соответствует мрачным обстоятельствам моей судьбы. Последнее семейное застолье показалось мне таким обыденным и нормальным, что я даже засомневался: неужели через несколько часов мне и правда предстоит умереть? Мать приготовила крок-месье – горячие бутерброды с ветчиной и сыром, – не пожалев соуса бешамель, как любили мы с сестрой, и я слопал аж три штуки. Тем не менее я каждую секунду твердил себе: «Ты в последний раз смотришь, как смеется твоя сестра; в последний раз ловишь на лету салфетку, которую тебе с улыбкой бросает мать; в последний раз слышишь щелчок, с каким отец после ужина складывает свой нож; для тебя все – в последний раз».

Дождавшись полуночи, когда все уснули, я выскользнул из дома. Докатил мопед до перекрестка, до того самого места, где Бобе… – ну, это вы уже знаете. Оседлал машину и поехал к безымянному мосту. Его называли просто « тот мост» и махали рукой в нужную сторону, так что все сразу понимали, о чем идет речь. Река под мостом прорыла себе углубление, так что высота от парапета до поверхности воды составляла не меньше восьми метров – вполне достаточно, чтобы тело в свободном падении набрало необходимую скорость, прежде чем ударится о дно; откровенно говоря, в нашей речушке камней было больше, чем воды.

Я поставил мопед на боковую подставку и огляделся. Стояла почти полная луна, и пейзаж, выдержанный в серо-белых холодных тонах, полностью соответствовал моему настроению. Правда, меня немного задело абсолютное безразличие окружающей природы, которой явно было плевать на то, что я затеял. Я понимал, что нельзя требовать особого сочувствия от шеренги ясеней или овечьей загородки, но все же…

Усевшись на металлический парапет, я сказал себе, что медлить нечего и нечего давать себе время на раздумья. Надо действовать быстро и технично. Я широко раскрыл руки, завел их за спину и наклонился вперед, чтобы избежать приземления на ноги, что помешало бы реализации моего замысла. Я намеревался превратиться в труп, а не в паралитика. У меня в ушах раздался оглушительный звук, как будто рядом ударили в гонг с такой силой, что завибрировал, скручиваясь вихрем, воздух. Пока я летел, – удивительно долго – мне хотелось вспомнить на прощание улыбку Мары, но вместо нее передо мной всплыли лица родных – отца, матери, сестры. От ужаса они только беззвучно разевали рты, и лишь Розина нашла в себе силы крикнуть: «Сильвер, нет!» Прибежал даже Бобе; он стоял, свесив набок башку, и таращился на меня с недоумением, словно никак не мог понять, за каким чертом я поднялся в воздух на восемь метров над землей, хотя я вроде не муха и не птица. В последний миг я успел подумать: «Зря я это сделал. Может, все еще как-нибудь устроилось бы».

Удар тела о камни, как ни странно, не имел ничего общего с самим падением – во всяком случае, в моем сознании. Как будто этот удар произошел с кем-то другим, а не со мной. Я не почувствовал никакой боли. Просто не успел.

Что было потом? Ничего. Даже понимания того, что ничего нет. Я всегда подозревал, что после смерти не бывает ничего, но чтобы до такой степени!

Нет, конечно, никуда я не прыгнул.

Мне помешало донесшееся издалека настойчивое дребезжанье другого мопеда. На слух я определил: едет мопед на пятьдесят кубов, в точности как мой, то есть способный не столько быстро мчаться, сколько громко тарахтеть. Короче говоря, звук намного опережал картинку. Я шустро перекинул ноги назад через парапет и стал ждать. Водитель изо всех сил жал на газ, но прошла целая вечность, прежде чем он добрался до моста и затормозил около меня. Когда он снял шлем, выяснилось, что это Полька.