Жан-Клод Мурлева - Старые друзья

– Приехал! – торжествующе крикнул Жан.

Я в тот момент ни о чем не думал: мозг у меня успел превратиться в бесполезный ком мороженого, занявший всю черепную коробку.

Грузовик – красный «берлиэ» – поражал своими размерами. Чтобы забраться в кабину, надо было высоко задрать ногу, поставить ее на подножку, ухватиться за металлический поручень и, рискуя опрокинуться назад, в пустоту, подтянуться на руках.

Отец Жана сказал нам:

– Молодцы! Залазьте!

Он поцеловал сына, а заодно и меня. Мы, все трое, ликовали, как будто осуществили невероятно сложную стыковку ракеты с кораблем-маткой где-нибудь в просторах космоса, между Сатурном и Юпитером. Отец с сыном ни капли не походили друг на друга. Казалось немыслимым, чтобы у такого мастодонта мог родиться такой хлюпик. Жизнерадостный великан был лыс; на его лице в красноватых прожилках, лишенном растительности, включая брови и ресницы, выделялся огромный нос; крупные кисти могучих рук были усеяны веснушками. В кабине было тепло и пахло кожей, шерстью и табаком.

– Так это ты и есть знаменитый Сильвер? – спросил он меня.

Поскольку в эту ночь мы не спали ни одной минуты, он отправил нас на лежанку позади сидений. Как были, в уличной одежде, мы зарылись в одеяла, и через пару мгновений я провалился в сон.

Лишь по пробуждении я узнал, что мы едем в Брюссель. До тех пор я не бывал нигде дальше Клермон-Феррана, и от одной мысли, что я выберусь за пределы Франции, у меня перехватило дыхание. Только тут я понял, что наше приключение не сводится к ночной вылазке за забор интерната. Мы ушли в самоволку минимум на два дня. «Ты будешь вспоминать об этом всю свою жизнь», – говорил мне Жан. Теперь до меня начинало доходить, что именно он имел в виду.

Мы остановились возле придорожного кафе, напились горячего какао и досыта наелись хлеба с маслом и вареньем. Отец Жана позвонил в интернат, сказал, что забрал нас, но скоро доставит обратно, так что беспокоиться не о чем. Позже Жан объяснил мне, что он сделал так специально, предпочитая поставить руководство школы перед свершившимся фактом.

Любимой фразой его отца было: «Ну что, мальцы, довольны? Нравится вам?» Еще бы нам не нравилось! Грузовик катил по дороге, ласково урчал мотор, мимо проплывали платаны. В те времена во Франции не было автомобильных магистралей – ни единого километра. Мы говорили о футболе, обсуждая шансы французской команды на участие в чемпионате мира в Англии. Еще мы слушали радио. Помню, что песня «Twist and Shout» в исполнении «Битлз» погрузила нас в состояние, близкое к трансу. Жан попросил меня рассказать, как моя мать выиграла четыре тысячи франков в радиоигре «Пан или пропал». Я так часто слышал эту историю, что мне не составило никакого труда воспроизвести практически каждый заданный ей вопрос, равно как и ее ответы. Я не упустил возможности поднять градус напряжения, перед тем как мать выдала пресловутое: «Остановимся».

– Ну и правильно сделала! – одобрил отец Жана, слово в слово повторив то, что говорил мой собственный отец, из чего я вывел, что мать и в самом деле поступила в высшей степени разумно. Родители Жана развелись, и он жил с матерью, но отлично ладил с ними обоими.

В полдень мы сделали еще одну остановку близ города Шалон-сюр-Марн. На обед мы ели курицу с рисом, обильно политым потрясающе вкусным соусом. На десерт нам дали грушевый пирог. Я отлично помню все, что ел в те дни. Самое большое впечатление на меня произвела тарелка жаренной во фритюре картошки под майонезом, которой мы лакомились в Брюсселе. Хрустящая, золотистая, она таяла во рту и навсегда осталась для меня образцом кулинарного искусства, воплощением идеала, с той поры недостижимого. Это было концептуальное картофельное совершенство.

На самом деле Брюсселя я не видел. Мы не продвинулись дальше промышленной зоны города. В числе рабочих, разгружавших грузовик, был один без ушей – вместо них у него по бокам головы зияли две дырки; это обнаружилось, когда он на минуту снял шапку, чтобы носовым платком вытереть со лба пот.

Если бы не опасение наскучить читателю, я мог бы долгими часами рассказывать об этом нашем путешествии, настолько прочно врезались мне в память его мельчайшие подробности: как я прятался за картонными ящиками в глубине грузовика при пересечении границы (у меня не было с собой никаких документов); как отец Жана, уступивший нам лежанку, спал на водительском кресле, подложив под голову сложенную куртку; как наутро мы умывались в туалете придорожного кафе; как мы выпили на двоих один стакан пива, от которого я совершенно опьянел. Но я не могу обойти молчанием инцидент, произошедший с нами на обратном пути, уже во Франции, недалеко от Лиона.