Екатерина Шереметьева - С грядущим заодно

— Еще пополнение! — радостно сообщил мужской голос. — Белый ангел!

— Спокойно, граждане. — Молоденький дежурный неторопливо отложил раскрытую книжку.

«Эта княжна Лиговская пренесносная девчонка», — успела прочесть Виктория. «Лермонтов — уговорю!»

Разглядывая ее гладью вышитое платье, дежурный взял длинную, вроде бухгалтерской, книгу.

— Витя, к нам давай!

Ого, Шура-повариха, великая сказочница из пер-теровского поезда! Виктория приветственно взмахнула рукой.

— Смирно, — приказал дежурный и нахмурился. — Имя, фамилия?

У него получилось как одно слово — «имяфамилия», это рассмешило. Сдержала смех, но сказала слишком звонко:

— Вяземская. Виктория Вяземская.

Дежурный вскинулся, осмотрел ее пронзительно и гневно:

— Княжна?

— Здрасьте!

— В Чека.

Она чуть не расхохоталась. В комнате стало тихо.

— Товарищ дежурный, это же наша…

Он оборвал Шуру:

— Вас не спрашивают! — Повторил приказ патрульным: — В Чека.

Что за чушь? Что за дурень? С какой стати?..

— Арэстантка, ыйти Тшека!

Голову стиснуло, застучало в висках. Сказала, будто ее приглашали на прогулку:

— Пожалуйста! С удовольствием! — Подняла голову, мимо одного часового, мимо второго пошла гордо, неторопливо, как если бы в самом деле гуляла и не грохотали позади тяжелые шаги, не торчали два дула.

Безобразие. Возмутительно. Нашли контру. Музейный дурак. Еще Лермонтова читает. Боюсь я Чека — там поумнее будут.

Сколько раз чекисты выручали театр. Сама как-то бегала в Ортчека — все были заняты на репетиции. Вместо депо, где должны играть, пертеровские вагоны загнали к черту на рога, в тупик.

Бородатый чекист тут же взялся за телефон.

— Рабочая масса впервые — заметьте, товарищ Сысоев, — впервые сообщается с культурно-просветительным представлением. Ваша обязанность оказать артистам уважение и помощь, а не копать ямы перед их творчеством. Нужно немедленно — заметьте, товарищ Сысоев, — немедленно принять всю энергичность по продвижению вагонов к месту представления, а именно к депу. — Он долго, терпеливо убеждал этого Сысоева найти паровоз и вдруг побагровел, крикнул: — По-хорошему не понимаешь — иначе поговорим!

Как там было «иначе» — только вагоны в депо подали вовремя. Чекисты заботились, чтобы электричество не выключалось, пока не разгримируются актеры. Продуч задержал театру паек — тоже из Ортчека хлопотали. Подумаешь, страх — в Чека!

Шла ровно, не торопясь; ночной ветер освежал голову, в висках уже не стучало, дыхание успокоилось. Если б не Рушка! Эх, не сказала Шуре. Она сама догадается, но ее-то выпустят в шесть. Бедная Руфа, всю ночь… А почему столько народу? Сережа был всего восемнадцатым и рассказывал, как весело разговаривали, даже пели под утро, чтобы не спать. А сегодня… Дурак дежурный.

Свернули в переулок.

— Арэстантка, ыйти мостовая.

Она остановилась:

— Почему это?

— Ыйти мостовая.

Что еще за дичь? Ломать ноги по булыжнику? Над самым ухом грозно:

— Ыйти.

Пожала плечами, пошла. Думают — махну через палисад или юркну в калитку? Ах, как это мне нужно! Ноги не ноги, а каблуки сломаю. За каким чертом… Ну, право же, батько, за каким чертом меня в Чека?

Дорога пошла круто в гору, Виктория спотыкалась, скользила по булыжнику, злилась: погибли мои белые туфли, хорошо им в сапожищах. Черти. Ведь черти же, батько?.. Уже уходила от него, он спросил:

— Ты у Тарасовны хоть когда грубое слово слыхала?

При ней и сама не сказала бы…

— Ыйти сэрэдином.

А, чтоб вам! Не поймете, что сбоку трава! Нет, ведь ничего не спросил: кто я, откуда? Только «имяфамилия». И на платье уставился. Два года на уроках рукоделия мусолила, ненавидела. Плечо заныло. К дождю, что ли? Как у старухи. Лагутин говорит — пройдет со временем. Рука уже работает нормально. Можно бы в госпиталь опять, но хочется еще побывать в Кузнецком бассейне, в Алтайской губернии, на Оби… Жалко, до Байкала не доехали. Ведь осенью в Москву. Папа там рядом. И Оля. Нет, я сюда буду приезжать — столько дорогих тут и… дорогого. И Сибирь сама. Просто от нее не отделаешься — притянет. Так обидно — не знала, что Настя в Красноярске. Дочка уже у нее… Кажется, вскарабкалась, и каблуки целы. Вот оно: «В Чека попадешь — не воротишься». Смешно.

Строгий подъезд. Часовой, конечно. Тут, кажется, суд был. Лестница тоже суровая, холодно-зеленые стены. В небольшой комнате остановилась перед столом дежурного. Он у телефона что-то записывал, говорил: