Шервуд Андерсон - Уайнсбург, Огайо. Рассказы [сборник litres]

Лерой повернулся и шагнул было прочь. Но опять подошел, взял меня за локоть. Жаркая убежденность завладела им. Голос дрожал.

– Да, ей нужен был любовник, – сказал он. – Жильцы того дома, ее соседи, были совершенно правы. Ей нужен был любовник, и, однако, совсем не то было ей нужно. Любовник – это в конце концов было не главное. А нужно ей было, чтобы ее любили – долгой, спокойной, терпеливой любовью. Да, конечно, она нелепа, но тогда все люди на свете нелепы. Всем нам нужно, чтобы нас любили. То, что исцелило бы ее, и нас бы всех исцелило. Понимаете, недуг той женщины – недуг всего человечества. Все мы жаждем любви, а этот мир не намерен создавать для нас возлюбленных.

Некоторое время мы шли молча. Ушли от озера в тень деревьев. Я присмотрелся к Лерою внимательно. На шее у него напряглись жилы.

– Я заглянул в глубь жизни, и мне страшно, – вновь заговорил он, словно думал вслух. – Я и сам как та женщина. Меня оплели, точно плющом, какие-то ползучие путы. Не могу я любить. Не хватает ни чуткости, ни терпимости. Приходится платить старые долги. Старые мысли и верования – семена, посеянные теми, кого давно нет в живых, – прорастают во мне и душат.

Еще долго мы бродили, и Лерой все говорил, силился высказать свои неотвязные мысли. Я молча слушал. В уме Лероя возник тот же припев, что я слышал когда-то среди холмов от доктора.

– Обратиться бы во что-то иссохшее, неживое, – пробормотал он, глядя на палые листья, усеявшие траву. – Стать бы как сухой лист, уносимый ветром. – Он поднял голову, посмотрел вдаль, туда, где за деревьями виднелось озеро. – Я устал и хочу стать чистым. Я – человек, а меня всего оплели какие-то ползучие путы. Умереть бы, и пусть ветер несет меня над бескрайними водами, – сказал он. – Больше всего на свете я хочу быть чистым.

Это было для меня тяжким ударом, пожалуй, самым тяжким за всю мою жизнь. А вышло все к тому же по собственной моей дурости. Иной раз как вспомню, так хочется плакать, ругаться или самому себе дать хорошего пинка. Может, теперь, когда прошло уже много времени, я почувствую облегчение, если расскажу эту историю про свою безмозглость.

Началось все в один прекрасный день, в октябре, было три часа, и я сидел на трибуне ипподрома в Сандаски, штат Огайо, и глазел на осенние рысистые испытания.

Сказать по правде, я уже тогда понимал, какое дурацкое занятие вообще сидеть на этой трибуне. Минувшим летом я решил уехать из родного города вместе с Гарри Уайтхедом и с одним чернокожим по имени Берт, подрядился работать конюхом и ухаживал за первой из двух лошадок, каких Гарри в том году готовил к осенним бегам. Мама пролила много слез, а моя сестра Милдред, которая осенью хотела поступить учительницей в нашу городскую школу, перед моим отъездом целую неделю бесновалась, и бранила меня, и бегала по всему дому. Обе они считали, что это просто срам, если кто из нашего семейства станет работать конюхом при скаковых лошадях. Сдается мне, на самом деле Милдред боялась, что это помешает ей получить место, которого она домогалась так долго.

Но мне-то надо было в конце концов работать где-нибудь, а ничего лучшего не подворачивалось. Не может же рослый, нескладный девятнадцатилетний малый без дела торчать дома, а косить газоны у чужих людей и продавать газеты я был неспособен, вышел из этого возраста. Разные малыши, которые подкупают прохожих своим ничтожным ростом, вечно отбивали у меня работу. Был в городе один ловкач, он обычно говорил всякому, кому надо было выкосить газон или очистить бак для воды, будто копит деньги, чтобы в колледж поступить, и я ночей не спал, все придумывал, как бы ему по-тихому насолить. Я все время мечтал, что его переедет фургон или же кирпич свалится ему на голову, когда он пойдет по улице. Ну да ладно, не об этом речь.

Пристроился я помогать у Гарри и очень подружился с Бертом. Мы отлично ладили. Это был чернокожий верзила, ленивый, неповоротливый, с добрыми, ласковыми глазами, но если доходило до драки, он мог врезать не хуже Джека Джонсона [3] Джек Джонсон – известный американский боксер-негр. . Он выезжал Буцефала, здоровенного иноходца вороной масти, который мог проскакать дистанцию за две минуты и девять или десять секунд, а я – небольшого меринка по кличке Доктор Фриц, и стоило Гарри только пожелать, меринок этот всю осень в любом заезде приходил первым.

Уехали мы из города на исходе июля в товарном вагоне вместе со своими лошадьми и с тех пор до конца ноября разъезжали по ипподромам да по ярмаркам. Верьте слову, для меня это было золотое время. Теперь я иногда подумываю, что те ребята, которые дома получают приличное воспитание и не имеют такого славного друга, как негр Берт, и учатся в школах да в колледжах, и сроду ничего не украли, ни разу даже не подвыпили, не выучились ругаться у знатоков, не прошлись без пиджака, в рубашке и грязных, выпачканных на конюшне штанах вдоль трибуны ипподрома, переполненной разодетой публикой… Эх, да что говорить! Эти ребята и не нюхали настоящей жизни. Не было у них возможности.