Михаил Новиков - Природа сенсаций

— Ой, вы что-то медленно пьете, — сказала Маша. — А я уже. Можно еще?

— Моя очередь, — сказал Мореный.

— Да ладно, я заплачу, — произнес Саныч.

— Давайте я вам расскажу, какие тут цены, — сказала Маша, осушив половину второго джина одним глотком. — Значит, так. Разговор с девушкой — фунт в минуту.

— Это как скутер, — заметил Мореный.

— А? Консумация — десять фунтов.

— Это потрогать? — спросил Мореный.

— Да.

— Так мы уже двадцать заплатили. Можно трогать? — он протянул руку и сдвинул молнию на платье девушки вниз. Обнажилась белая грудь в единственном числе с розовым, среднего размера соском.

Маша засмеялась, запрокинув голову.

— Какие вы резкие! Нет, за это отдельно надо.

Она не спеша, как бы нехотя заправила грудь в платье и застегнула молнию.

— А если вот — в номера пойти? — спросил Мореный.

— Можно. Но после программы, — объяснила Маша. — Я же танцую. Два выхода должна отработать.

— И сколько?

— Вы вдвоем хотите? Сто пятьдесят.

— Долларов? — спросил Мореный.

— Зачем долларов? Фунтов. Но мы и доллары возьмем, в принципе.

— Нравится здесь работать? — спросил Саныч.

— Да уж лучше, чем дома.

— Что, плохо в Молдове?

— Когда я уезжала — плохо было. Сейчас не знаю. Да что там могло измениться?

— Давно уезжали?

— Два года.

— Вряд ли там много чего изменилось, — заметил Мореный.

— Извините, я сейчас. Можете мне еще джин взять, — сказала Маша и упорхнула.

— Ну что, взять ей джин? — спросил Мореный.

— Пошли-ка отсюда, — сказал Саныч.

— Что, не будешь?

— Я пас. А ты?

— Что-то жаба душит.

— Вот-вот.

Черная дорога летела под колесо. Фара у «Вираго» мощная: столб света лежал перед мотоциклом, и в этом столбе летал над асфальтом какой-то сухой южный прах. Хороший ветер обдавал лицо, грудь. Мотор двухцилиндровый стучал ровно, сильно, сексуально.

— Не гони! — крикнул Саныч.

В самолет, когда улетали, взяли бутыль «Узо» — анисовой греческой водки.

Познакомились с соседками по ряду, девушками московскими. Выпили, стали звать их: Ленка, Ирка.

— Где же вы были раньше? — спросил Мореный. — У нас мотоцикл был, машина, все это. Колесили повсюду.

— А вы где были? — спросили Ленка, Ирка. — Мы в отеле всю неделю просидели, Кипра-то не видели.

У таможни обменялись телефонами.

В сентябре Мореный и Саныч пошли попить пива в клубе «16 тонн». Сели на веранде.

Ветер трепал пыльные тополя.

— Ну, ты звонил им? — спросил Мореный.

— Нет, а ты?

— Нет, конечно.

— А съездили неплохо, славно, — заключил Саныч.

В годы перестройки наружу выплыло немало мрачных тайн, и, в частности, стала известна кое-какая правда о секретных исследованиях, проводившихся НКВД. Разумеется, не один только Гитлер мечтал о создании юберменьша, о выведении новой человеческой породы: коммунисты не менее фашистов жаждали преобразовать человеческую природу. И вот центром исследований в области полового влечения в тридцатые годы служила так называемая Кратовская опытная база служебного растениеводства. Старожилы этой тихой дачной местности под Москвой и до сих пор обходят стороной мрачный забор, украшенный специфическим кованым узором: скрещенные фаллически клинки внедряются в сердцевину раскрытого им навстречу цветка. Над всем этим парит звезда.

Я не поленился съездить в ту местность. Тихая прогулка по тенистым улицам, под раскидистыми соснами, обернулась одним из самых загадочных ментальных приключений моей жизни.

Но по порядку.

Не без труда отыскав среди дачных перелесков, покосившихся заборов и недостроенных кирпичных коттеджей нужный адрес — Красных Комиссаров, 17 — я, через пролом в ограде, проник на территорию опытной базы.

Здесь царила мерзость запустения. Тропинка, вившаяся меж кустов, была усеяна пивными пробками. То тут, то там в траве весело поблескивал использованный презерватив. Через несколько минут пути передо мной открылось приземистое здание с колоннами. Вид его не сулил ничего хорошего: выбитые, кое-как заколоченные досками окна, нелепый амбарный замок на двери. Предательская мысль о том, что надо готовиться к неудаче, мелькнула у меня. К счастью, я догадался обогнуть корпус.

Раздвинув крапиву и лопухи (под ногами при этом что-то мерзко хрустело), я оказался на небольшой утоптанной площадке. Здесь была жизнь: колебалась на ветру, вздуваясь и опадая, сохнущая простыня, ворочался в пыли беспородный тузик и из окна приземистого барака подмигивала герань.