Иван Сабило - Последние каникулы

— Мы завтра сходим к бабушке, — сказал он. — Завтра всем будет лучше.

У Дома культуры их встретили четверо парней, отозвали Рудольфа Максимовича в сторону, стали что-то говорить, предлагать. Он коротко сказал: «Нет!» — и вернулся к жене и сыну.

— Моя команда, — чуть улыбнулся он. — Катамаран построили, в поход по Ладоге собираемся… Денег собрали на похороны, я отказался…

— Тебе видней, — вздохнула мама. — По виду хорошие ребята… Потеряв сына, ты нашел других, — снова вздохнула она, и Федор почувствовал в ее словах не столько горечь, сколько иронию. Но кажется, он понимал настроение матери: сложная обстановка, в которую они сегодня попали, изменила Маму, она не могла оставаться собой, прежней.

Рудольф Максимович коснулся подбородком плеча, будто хотел укрыться от несправедливых слов, и тут же твердо сказал:

— Нет, Тоня, сына я не терял. И то, что сегодня вы оба здесь, лишнее тому подтверждение. А в остальном ты права!

Он привел Антонину Сергеевну и сына домой. Открывая дверь, виновато говорил:

— Конечно, в такой строгий день каждый человек становится более выпуклым, особенно если как вы… Я это понимаю, а приглашаю туда из-за того, что там наготовили всего и что у меня здесь не совсем подходящее место.

Федор вошел первый, потоптался в узкой прихожей, затем шагнул в комнату и остановился, пораженный: тут, заняв собой весь комнатный простор, на низеньких козлах стояла яхта.

— Что это? — взглянул он на отца повеселевшими глазами.

— Погоди, вставай-ка сюда, к двери. Ого, почти в два раза выше стал! Зарубку видишь? Тут тебе семь годков было, я специально не закрашивал.

Он вытащил из верстака долото, положил его сыну на макушку и отчеркнул теперешний рост Федора. Взглянул на Антонину Сергеевну:

— Вот и встретились… По нашему Феде особенно видно, как быстро идет жизнь!

— Да, растут дети… У тебя тут мастерская, а не комната, — сказала Антонина Сергеевна, присаживаясь на краешек стула, и внимательным, несколько даже ревнивым взглядом окинула яхту, верстак, этажерку с книгами по морскому делу, а в самом углу — раскладную кровать без матраца, застеленную лишь белым пододеяльником.

— Мне удобно, все под рукой. И ребятам нравится, когда человек с ними занят. Теперь ведь с ними все по обязанности заняты, нет таких, чтоб по душе.

Мама слушала, серьезная, сосредоточенная, кивала, соглашалась, и Федор чувствовал ее напряженность, скованность перед бывшим мужем.

— Да, ты всегда обходился малым, но спать на раскладушке вредно.

— Нет, Тоня, малым я не обходился, мне всегда нужно было много…

«Не о том, не о том говорят, столько лет не виделись, а что они говорят?!.»

Антонина Сергеевна сидела, опустив глаза. Федор подошел к яхте, стал разглядывать корпус. Он прекрасно понимал суть и назначение такого судна и уже пытался представить себя на нем среди бескрайних просторов Ладоги.

Отец, будто спохватившись, сказал, что все это можно убрать хоть в сарай, хоть на берег в здание старой водокачки, но Антонина Сергеевна только улыбнулась:

— Пусть остается как есть… Ну, а ты? Все один?

Она осторожно подняла глаза на сына, и он почувствовал, что ему сейчас лучше уйти. Подвинувшись к двери, Федор взялся за ручку, и тут дверь распахнулась, и в прихожую вбежала Тая. Эту женщину, свою тетку, Федор хорошо помнил и теперь узнал: была она маленькая, тоненькая, с белыми, почти прозрачными волосами и большими розовыми губами. В детстве она ему была как старшая сестра, и он звал ее просто — Тая.

— Здравствуйте, милые! Мне Егорка сказал, что вы приехали, — говорила она, покрываясь румянцем и бросаясь к Антонине Сергеевне. Они поцеловались и сразу же заплакали. Рудольф Максимович вышел на кухню, остановился у окна. Федор отправился за ним, прислонился к двери и стал механически считать подлещиков, вялившихся на двух окнах соседнего дома, — их было много, четыре гирлянды во всю ширину окон, будто решетка.

— Что ж, ваша воля, — сказал отец. — Не хотите со мной к бабушке Анне — ступайте в гости к Тае. Муж ее, Григорий, тоже не идет, он вина не употребляет, а там придется выпить… Вы к нам надолго?

В этом вопросе было ожидание, была надежда, что сын ответит утвердительно.

— Я, если можно, побуду, а мама завтра уедет, ей на работу… Скажите, папа… — начал он и тут же умолк. Выходило, что к матери он обращался на «ты», а к отцу — на «вы».