Константин Коровин - «То было давно… там… в России…»

— Кажинную осень, — сказал мельник, — этот самый ведмедь здесь проходит, это верно. Я след видал. К старому Спасу, на Вепрь, держится след. Там, знать, заляжет на зиму в берлогу. Вепревские говорили: знать, любит слухать колокол спасский, по нем время зимнее коротает. До весны счет держит. Видали его. Эх, велик. Вреда от его нет, тоже живот не обижает. Это не Миколка Кольцов, что у Спаса в алтаре хрест золотой уворовал. Зверь с понятием.

— Чего еще! — сказал помолец. — Он в котелке хотел хрест сплавить, а его огонь не берет. Настька, полюбовница его, в Переславль пошла и начальству сказала. А Кольцов видит — хрест не плавится, спутался да назад, в Вепрь, к Спасу: опять ночью залез, на алтарь и положил да домой. К нему начальство, обыск. Где хрест? Нет хреста. Миколка говорит: знать не знаю, ведать не ведаю. Начальство к Спасу. К попу. Поп говорит: «Три дня крест пропадал, а на четвертый на престоле лежит и сияет более прежняго…» А Колька с перепугу сбежал после того, и посейчас нету…

Возвращаемся с мельницы домой.

Подходя к крыльцу, увидели деда, сторожа дома моего. Он, здороваясь, сказал:

— Вот ведь ушли, а поглядите-ка — у помойки за сараем чтó наслежено — волки были. В ночь приходили.

Все пошли к сараю смотреть следы.

— Верно, — сказал Герасим, — следы волчьи, пара была, вот ведь что. Опять те же ходят.

— Это что ж такое? — удивился Павел Александрович. — Сегодня с вечера садимся на чердак и оттуда их жиганем.

— В прошлом году сидели, — сказал Герасим, — Иван Иванович помнит, — так нет, хитры. Ружье, себя салом смазали… нет, не идут. Сидели, мучились, а как пошли спать — пришли. Утром следы, как сейчас. Это здешние. Из мохового болота. Хитрые до чего! Они всех знают здесь.

— Капкан надо поставить, — сказал Павел Александрович.

— Ставили. Не идут, не попадают. Вот до чего умственные. Их не проведешь.

— Ага, постойте, нашел! — сказал Павел Александрович за обедом.

Он скроил и сшил себе белый чехол из простыни и ночью хотел засесть караулить волков.

Но к вечеру снег растаял — потеплело.

— Вот, в жизни всё так, — сказал он, — всё против. Мороз прошел…

— Это верно, — подтвердил Иван Иванович, — пациент солидный, фабрикант, говорит: «В жизни рюмки одной вина не выпил, а все убеждены, что алкоголик». Вот что скажешь…

В самом начале учебного года в саратовскую классическую гимназию приехал вновь назначенный директор.

Седой, почтенного возраста человек, бритый, со светлыми добрыми глазами. С ним полная старуха, его супруга.

Весь состав гимназии встретил директора на пристани.

Он поздоровался со всеми, никому не подав руки, и скромно сел в поданную коляску.

Напротив сели инспектор гимназии и протоиерей собора — преподаватель Закона Божия.

Новый директор и сопровождавшие его двинулись в гимназию, где он должен был остановиться в казенной квартире. По дороге он все время беспокоился о своем багаже, который везли отдельно.

Преподаватели несколько удивлялись простому виду сереброкудрого нового директора, картузу его, супруге, просто одетой в черный шерстяной платок, в кофту, которую носили лавочницы, и простые башмаки, у которых видны были ушки. «Народник?» — подумали учителя гимназии.

По приезде на место, в гимназию, директору показали его квартиру из пяти комнат. Посмотрев, директор скромно спросил:

— А где кухня?

Увидав кухню и комнату при ней, он сказал:

— Маловато. Ну так ведь это не Питер.

В кухне он тщательно осмотрел плиту, перебрал кастрюли, покачал головой, сказал:

— С этим не управиться, надо прибавку сделать.

Осматривая комнаты, он живо интересовался, где будет столовая.

— Это уж где вы изволите сами себе выбрать, — отвечали ему.

Прощаясь с новым директором, инспектор, представляя ему каждого преподавателя, пожелал узнать, когда он пожелает осмотреть гимназию, классы и учащихся.

— Так что ж, — сказал директор, — завтра утром зайду, что ли? Когда прикажете.

Вечером собрались у инспектора преподаватели и за чаем обменялись впечатлениями о вновь назначенном директоре.

— Совсем простой человек, — сказал учитель русского языка. — И видно — себе на уме. Кухней почему-то недоволен. Комната для прислуги мала. Должно быть, демократ…

— И мне он показался странным, — сказал учитель истории. — И жена, то ли из простых, то ли в народ ходила… Заметьте, слова не сказала.

— Благословения не приняла, — прибавил протоиерей.