Константин Коровин - «То было давно… там… в России…»

Василий Княжев живо разделся и бросился в воду за удилищем. Схватил его зубами и плыл к берегу. Черные глаза его растопырились. Большая рыба дергала удилище. Василий, выскочив на берег, тащил рыбу, перебирая леску. Большой голавль лежал на берегу и прыгал, блестя серебряной чешуей.

— Эк, и здоров, — сказал Василий. — Фунтов на двенадцать.

— Ну что — голавль… — говорю я, — больно костлявый, пускай его назад.

— Чего вы, уху сделаем.

— Ну что ты. Уху из окуней надо, ерши, — вот хорошо.

К вечеру в котелке варилась уха из окуней, и жарили линя на сковородке.

Я с ружьем, недалеко в лесу, близ реки, стоял на тяге. Когда погасала розовая заря, коркая, потянули аравийские гости.

Убитых вальдшнепов мы искали с Василием…

Была светлая ночь, и зеленело весеннее небо над темными силуэтами елей.

В палатке горел фонарь.

Василий принес на сковородке жареных вальдшнепов и сказал:

— Вот палатка заметна, ежели теперь в ней спать, то маленько кровать надо отодвинуть от края, а то чего она — холст… Заснешь, а он, ежели который подойдет, да отселева, снаружи, скрозь холост, в эдаком глухом месте, ножом тебя и полоснет в бок или куда. Вот тогда узнаешь.

Василий посмотрел озабоченно в темноту, в открытый полог палатки.

— Это кто ж такой «который», что будет резать нас?

— Как это вы говорите, право. Всякий народ есть. При вас вот и золотые часы на столе лежат. Палатка с флагом, видать, что и деньги есть. В эдаком-то месте. Кругом — пустошь, деревня далече. Я ведь к тому, что спать в палатке не надоть, а прямо пойти в лесочек, и спи у сосенки — там сухо, лучше. Человека в грех не введешь. Я ежели бродяжу, то лучше жисти нет этакой. А все ж хоронюсь, место выбираю, как зверь, чтоб не видали. А у вас чего — флаг!

Он возмущенно передернул плечами.

— А возчик-то меня спрашивал про вас, чего это он будет делать тут. Глядел, как это вы картину ставили, холст. Я ему сказал: «Планты сымать будет». А он говорит: «Знать, машину тут поведут». Я говорю: «Нет, место больно хорошо, привольно, картину списывать будет». А он не верит. «Ну и место, — говорит, — нашли, — самое что ни на есть негодящее… Здесь и покосу нет. Чего тут — песок да заросль. Просто плюнуть не стоит…» Да еще что сказал… — и Василий засмеялся.

— Что ж он сказал? — спросил я.

— Да чего, конечно, зря, — улыбался Василий.

— Так говори, Василий, чего ты, а еще приятель…

— Сказал: «Барин-то у тебя, знать, дурак. Флаг, — говорит, — вывесил, ведь это что. Ишь, какое место нашел. Чертям тут жить». Это недалече здесь Глубокие Ямы, так там лесина здоров. А в ямах-то по ночи леший воет. Сюда никто и не ходит. Тут, кады маленький я был, разбойники жили в горе. У них тут и гнездо было. Я лошадь искал, из ночного ушла, так видал их. Они женщину голую тащили без головы. Голову-то ей отрезали. Я думал: батюшки… Вот это место, за кустом-то сидел, да потом-то ползком, да домой бегом. Сказал — у нас, в Старове, не верят. А сами говорят: поди туды, говорят, зарежут.

— Вот они тебя и напугали.

— Напугали. Место-то, верно, глухое.

— Что ты, Василий, — говорю, — у нас револьвер, ружье, чего ты боишься?

— Не боюсь, — ответил Василий, — но в палатке спать не надо. Потому флаг, палатка, все такое. Зовет на это самое. Кажинный увидит, и в голову ему это самое разное такое и пойдет. Подумайте: кругом ни души. «Что за народ такой? — про нас подумают. — Чего это? Бей их, боле ничего. Планты сымают. Значит, землю отбирать». Вредное все в голову пойдет.

Снаружи на бережку послышался звон бубенчика на удочке. Василий побежал.

Я вышел посмотреть.

В тишине ночи мерцали звезды, дым от костра поднимался кверху, и трещали искорки.

На заводи, у леса, кричала выпь.

— Ишь ты, — сказал Василий, — вот ведь орет, чисто кто в бутылку дует. По ночи-то чего разного такого слышно. Всякое зверье выходит из нор.

— Какое зверье? Все известно. Барсук кричит, лось орет, филин воет, вот и говорят — леший кричит.

— Ну нет, — сказал Василий, — леший — это особливо. А вы не верите, что леший? Нет? А леший есть.

— Полно врать, — говорю я.

— Врать?.. А я видал.

— Да ну! Какой же он из себя?

— Вы-то не верите, а из себя он — небольшой, можно сказать, махонький. Вот вполроста будет. Горбатый, ушки как у мыши, долгоносый и губы большие, а зубы как у лошади. Ходит вприпрыжку, и в лапах узда. Прямо передо мной на дубок влез. Я к дубку, поглядеть, — а его уже там и нет. Вот и возьмите…

— Это тебе с перепою показалось.