Уильям Сароян - Что-то смешное - Серьёзная повесть

— Папа даже знает, когда я родилась, — строго сказала Ева. — Правда, папа? ›

— По-моему, это знает и Рэд, — сказал мужчина.

— Ты знаешь, Рэд?

— Конечно.

— А я не знаю, — сказала Ева.

— И не можешь, — сказал Рэд. — Ведь ты тогда только родилась.

— И это была я, — сказала Ева.

— И это была я, — сказал Рэд со смешком.

Рэд сейчас во всем находил смешное, потому что он ехал повидаться с Флорой Уолз. Его сестра сейчас во всем находила любовь, потому что они не оставили ее, потому что они взяли ее с собой, потому что во всем была — во всем могла быть — любовь.

Ивен Назаренус любил их, и они это чувствовали. Они чувствовали это по его старанию снова быть им отцом. Смятение и слезы ушли от них, потому что они вновь узнавали в Ивене своего собственного отца — худощавого, чуть сутулого мужчину, у которого руки и даже пальцы сплошь покрыты волосами, не черными, как на голове, а порыжелыми, выгоревшими от солнца. Его дети любили сейчас друг друга, потому что в течение целого дня они видели мать и отца такими, какими те бывали в свои лучшие дни: мать — любящая, отец — любящий, оба они спокойные и терпеливые, оба не шумные, не сердитые, а если и шумные, то нарочно, ради забавы, ради игры, если и сердитые, опять же ради игры, ради того, чтобы сделать ее занятнее. Так Рэд, переняв это у отца, прикидывался рассерженным, когда повторял странные вещи, которые говорила его сестра, и добродушно-веселые вещи, которые говорил его отец, подшучивая над пылким желанием Рэда добраться поскорей до Флоры: по этой дороге, или по следующей, или еще по другой.

Рэду предстояло поговорить как-нибудь с отцом, потому что отец сказал ему, что они поговорят. Им предстояло поговорить о сердитом голосе его отца, разбудившем Рэда позапрошлой ночью. Бывало, Ева сердила Рэда. Бывало, он толкнет ее легонько, а она говорит, что он ее ударил, тогда как он всего лишь толкнул. Но бывало, что он и ударял ее. Он ударял ее довольно часто, но не так часто, как она сердила его. Иногда он просто не обращал внимания.

— Смотри, какой славный дом, папа, — сказал Рэд. — Может, это и есть дом Флоры?

— Дом Фанни, — сказала Ева. — Это дом Фанни. Фанни не плачет, когда разбивает себе голову.

— Фанни не плачет, когда разбивает себе голову, — повторил Рэд со смешком. — Фанни, наверно, не плачет и тогда, когда плачет. Фанни, наверно, смеется, когда плачет.

— Фанни смеется, когда плачет! — сказала Ева. — Ну разве это не глупо, папа?

Дом этот был не Флоры и не Фанни. На почтовом ящике Ивен прочел — Амос Блотч. Значит, мы уже где-то рядом, подумал он. Если это его жена, та самая, что остается с девочками, — значит, они соседи. Он хотел использовать эту счастливую подсказку и, вовремя подметив на почтовом ящике имя Уолзов, подъехать именно туда, куда нужно, подъехать точно и уверенно, сделать это так, чтоб детям показалось, будто он с самого начала знал. Он хотел удивить их. Он не сомневался, что это обрадует девочку и доставит удовольствие мальчику. Это доставит ему большое удовольствие, потому что до сих пор они ехали прямо, по одной дороге, не плутая, не останавливаясь, не возвращаясь обратно и не пробуя различные направления.

Впереди, ярдах в пятидесяти от дороги, показался белый дом, белый и чистый. Возле дома было разбито множество газонов и стояли два громадных эвкалипта. Ивен решил, что это, наверно, и есть дом Уоррена и Мэй Уолз. Имя на ящике он не разобрал, так как буквы стерлись, но все же подъехал, и тогда на просторном дворе он увидел трех девочек, очень старое оливковое дерево и женщину в очках, сидящую с книгой в плетеном кресле.

— Видишь, Рэд? — сказала Ева. — Папа знает все.

— Ты знал, где это, папа? — сказал Рад.

— Ну вот, мы и приехали, — сказал мужчина. — Вон Фэй, Фанни и Флора.

Он остановил машину. Рэд и Ева соскочили на землю и кинулись к девочкам, бежавшим им навстречу.

Женщина встала, заложив книгу на прерванной странице, и улыбнулась.

Ивен поздоровался с ней и сказал:

— Надеюсь, они не причинят вам слишком много хлопот. А когда придет время возвращаться, вы позвоните — и я заеду за ними.

— Вы хотите, чтоб они остались дотемна? — спросила женщина.

— До тех пор, пока девочкам не надоест с ними, — сказал он.

— Хорошо, — сказала женщина.

Дети, собравшись под оливой, уже договаривались насчет первой игры. Ивен сел в машину и поехал обратно.

После того как она вымыла лицо, рвота подступила снова, а вместе с рвотой на нее нашла такая лютая ненависть к собственной беде, какой она никогда прежде не испытывала. И в то же время ее страшило то, что необходимо было сделать, то, что она теперь сама хотела сделать.