Николай Дубов - Горе одному

Со сверстниками Федору было легко. Федор знал о них все или почти все. Знал, о чем они думают, чего хотят, о чем мечтают. И они знали все о Федоре, и им не приходилось искать никаких подходов, общий язык. Он и так был у них один.

Однако, кроме сверстников, было много ребят моложе, и становилось их все больше. И с ними было трудно. У них другие судьбы и в чем-то другой склад характеров. Небольшая разница в возрасте то и дело оказывалась непреодолимым препятствием, и разговор «по душам» не получался. Душу они держали на застежках. Черт его знает, получалось, что эти сопляки сдержаннее и строже, чем Федор и его сверстники. Нет, не в смысле дисциплины — дисциплина у них еще аховая, — а в смысле слов и чувств. Те, что постарше, — нараспашку: что думают, то и говорят. И работают на всю катушку, и веселятся на всю катушку, и все в них открыто. Эти, положим, тоже работают неплохо. Но скупы на слова. Словно они стыдятся. Стыдятся слов и стесняются проявления чувств. И уж к ним не разгонишься: «Ну, как жизнь?» Отвечают: «Нормально», и смотрят на тебя, как на дурака. Вопрос, конечно, не самый умный… А чуть что, наерошиваются, как Горбачев, и тогда уже слова не выжмешь.

Вот и Горбачев… Насчет хулиганства — конечно, глупости. Парень дисциплинированный, выдержанный. Однако штуку устругнул хулиганскую. О чем-то он же думал, когда делал? А что он думал? Под черепок ему не влезешь, а знать это надо. Иначе опять может устругнуть… Или вообще свернуть черт знает куда. Вон баптист около него трется… Может, его влияние? Не похоже, сам его отшил. А что же тогда? Ревность? Зависть? Ерунда… А что же еще?

Может, Федор вообще взялся не за свое дело, слишком в себя поверил? Какой он руководитель, если не умеет подойти к обыкновенному парню?.. Стоп! Что значит «обыкновенный»? Такой, как все? Все — такие, как все, и все разные. Каждый по-своему. Не ищи ярлыков и общих мерок. Если все будут для тебя на одно лицо, вот тогда ты действительно балаболка, а не руководитель. И ни черта у тебя не выйдет. Человек отлично чувствует и понимает, как на него смотрят: как на человека или как на руководимую единицу. Никому не хочется быть единицей. Их нет. Руководить — не значит решать задачки по арифметике: складывать, вычитать или умножать… Руководить — значит вести. Вести за собой. Ты знаешь, куда нужно вести. За тобой идут. Но не все. Только потому, что они были для тебя единицами, ты стремился их сложить и умножить, ты занимался арифметикой, вместо того чтобы посмотреть им в лицо и заглянуть в душу. Не для того, чтобы влезть в нее и распоряжаться, командовать: ходи так, делай этак… Нет, для того, чтобы дать им то, чего, может быть, у них нет или не хватает. Ты должен стать им полезным и, значит, нужным. Трудно? Очень! И не вздумай снисходить, корчить из себя благодетеля, спасителя. Им не нужны подачки, они не беднее тебя. Как только ты начнешь смотреть сверху вниз — конец. Ты кончился, как руководитель и как товарищ. Останется только должность. От должности ты отказался. Уж не собираешься ли снова ухватиться за нее? То-то…

Ну ладно, задача ясна. Неясно пока только, как ее решить… Вот черт, опять арифметика! Отвыкай, отвыкай от мертвых, казенных слов. В чем-то этот Горбачев запутался. Надо понять, в чем, и помочь выпутаться. Сразу трудно, парень ершистый. Ты, положим, тоже не больно гладкий да ласковый… А у него жизнь, похоже, была потруднее. Вот и учти, не лезь нахрапом…

Больше всего понимания и сочувствия Алексей надеялся найти у Вадима Васильевича, но тот, выслушав Алексея, пожал плечами.

— Гущин — не первый и не последний. Легкая слава многих соблазняет.

— Дело не в Витьке. Он же не сам объявил себя передовиком…

— А тут, милый друг Алексис, начинает действовать могучая сила — спекулянты чужой славой. Не имея собственных заслуг, они чужую пустяковину раздуют до сверхгероического, потому как отблеск этой славы падет на них и они смогут сказать: под нашим руководством, мы воспитали… Это все та же муха, которая пахала, и пашет она все так же — словесами…

— Но ведь это вранье! С враньем ведь надо бороться, — сказал Алексей.

— Кланялся тебе дальний родственник…

— Какой? У меня нет родственников… Дядя Троша? Так он не родственник.

— Нет, не дядя Троша… Благородный идальго Дон-Кихот Ламанчский…

— Вам хорошо смеяться… А что мне делать?

— Не знаю, не знаю… Случай с Гущиным — нормальная, рядовая показуха. Если уж тебе так хочется с ней сражаться, попробуй обратиться к печати — сходи в редакцию газеты. А проще всего сделать, как тебе советовали: плюнуть и забыть. Впрочем, я уже старый барсук, не слушай меня, поступай как знаешь…