Жоржи Амаду - Лавка чудес [litres]

Пока что все доклады были не слишком затянутыми, каждый не более получаса, ораторы придерживались рекомендаций Калазанса: по полчаса каждый – это уже три часа, а больше публика не выдержит.

Но вот на трибуне появился всем известный Батиста, и участники торжества приуныли, они потянулись бы к выходу, если бы не уважение к «Жорнал да Сидаде» и доктору Зезиньо да не присутствие губернатора, а если уж говорить начистоту, то и чувство страха. Профессор Батиста – из тех, кто умеет держать нос по ветру, и поговаривали, что по его доносам не один человек был осужден за подрывную деятельность. При таких обстоятельствах надеяться было не на что: этот оратор волен был нарушать регламент и заниматься словоблудием сколько заблагорассудится.

Часть доклада была написана им давно, когда в Баию заезжал Левенсон. Это был спич, подготовленный к обеду в честь гостя, но эксцентричный лауреат Нобелевской премии от обеда отказался, его больше влекли народные обряды и прелести Аны Мерседес, чем общение с выдающимися людьми. К старому введению плодовитый Батиста добавил несколько глав о Педро Аршанжо и о некоторых общих насущных проблемах. В результате получилось «монументальное произведение, исполненное учености и патриотизма», как характеризовал доклад редактор «Жорнал да Сидаде». Монументальное и нескончаемое.

И уж конечно, не без полемики. Для начала Батиста возразил Джеймсу Д. Левенсону, показав тем самым, что не один этот гринго силен в науке и культуре: сам оратор хотя и признает заслуги американца, но может с ним и поспорить. Он с похвалой отозвался о титулах Джеймса Д. Левенсона, о его кафедре, о его высокой репутации, о его достойной уважения национальности. Осудил постоянный бунт, непочтение к признанным авторитетам, легкость, с которой он нарушает табу и порой именует почтенных корифеев «злостными шарлатанами». Потом поспорил и с Аршанжо. По его мнению, чествование юбиляра, так горячо поддерживаемое всеми присутствующими, не должно было выходить за рамки исследований Аршанжо в области фольклора, ибо они, «хотя и содержат многочисленные погрешности, представляют в перспективе определенный интерес и могут быть введены в научный обиход». Однако, пытаясь анализировать труды таких крупных ученых, как Нило Арголо и Освалдо Фонтес, Аршанжо допускает эксцентричные утверждения, лишенные каких бы то ни было оснований. Много говорить о Педро Аршанжо оратор не стал. Большая часть его выступления ушла на дифирамбы «истинной традиции, той единственной, которая должна всячески культивироваться, – традиции бразильской семьи в рамках христианства». Профессор Батиста недавно стал председателем Ассоциации по охране традиции, семьи и собственности и потому считал себя ответственным за национальную безопасность. Зорким полицейским оком повсюду высматривал он врагов отечества и режима. Даже некоторых членов федерального правительства подозревал в тайном сговоре с подрывными элементами, и, говорят, кое-кто по его доносу угодил… – ради бога, дона Эделвейс, не спрашивайте, кто именно и куда.

Всему на свете приходит конец, кончилась около половины двенадцатого и речь грозного Батисты, в зале – гробовая тишина, публика утомилась. У всех ощущение, что, появись в этот момент Педро Аршанжо, оратор послал бы за полицией.

С облегчением вздохнув, губернатор поднялся, чтобы закрыть собрание:

– Поскольку никто больше слова не просил…

– Прошу слова!

Майор Дамиан де Соуза. Он, как всегда, опоздал, глаза у него уже изрядно покраснели, ибо майор принял внутрь немалую долю от всей выпитой в Баие за день кашасы к тому моменту, когда вошел в зал в самом начале занудливой проповеди правоверного Батисты. С ним пришла бедно одетая мулатка на последнем месяце беременности, которая явно робела в таком блестящем обществе.

Майор без церемонии обратился к поэту и социологу Фаусто Пене:

– Послушайте, бард! Уступите место бедняжке, она ждет ребенка и не может стоять.

Поэт встал, из солидарности поднялась и глядевшая на него влюбленными газами худенькая девица, последняя протеже Фаусто Пены, недавно выступившая под рубрикой «Поэзия молодых».

– Садись, девочка, – сказал майор мулатке.

Уселся на второе освободившееся место, устремил взор на оратора и тут же заснул. Разбудили его хлопки по окончании речи, как раз вовремя, чтобы взять слово.

Ступив на трибуну, Дамиан де Соуза бросил грустный взгляд на стакан газированной воды – «Ну когда же оратору будут ставить хотя бы пиво?» – и обратился к властям и «созвездию талантов», собравшимся, чтобы почтить память Педро Аршанжо, учителя народных масс, в том числе самого майора, которого в свое время обучил грамоте, ученого, достигшего величия своим собственным упорством, гражданина, чье имя, вкупе с именами таких гениев, как Руй Барбоза и Кастро Алвес, символизирует «триединую славу Баии». После тупых и мрачных разглагольствований Батисты, сдобренных темными намеками и угрозами, речь майора, патетическая и красочная, в чисто баиянском вкусе, разрядила удушливую атмосферу и вызвала новый взрыв аплодисментов. Майор драматическим жестом вскинул руки: