Владимир Канивец - Крах диссидентки

— Арсений Андреевич, вас министр просит зайти, — встретив Арсения в коридоре, сказала секретарь. — Но не в кабинет, а на квартиру.

«Неужели что-то не так сказал в своем выступлении?» — забеспокоился Арсений, ведь до сих пор министр не приглашал его к себе на квартиру. Подошел к двери, постучал. Услышал голос министра:

— Входите, пожалуйста!

— Доброе утро! — поздоровался Арсений.

— Здравствуйте! — с улыбкой крепко пожал его руку министр, улыбнулся и Арсений, понял, что речь пойдет не о его ошибках. — Проходите, садитесь! Позвал я вас, Арсений Андреевич, чтоб поблагодарить за выступление! Спокойно, четко и ясно им сказали все, что надо. Спасибо!

— Я взволнован такой оценкой моего выступления, — искренне промолвил Арсений. Министр, попивая кофе, молчал, и он продолжал: — За себя я переволновался, теперь буду волноваться за вас.

— Да, послезавтра — моя очередь! И я пригласил вас еще затем, чтобы вы прочли текст моего выступления, возможно, у вас появятся какие-то соображения. Ведь я выступаю от имени делегации! И потому всех членов делегации прошу ознакомиться с черновым текстом. Вот рукопись, возьмите, пожалуйста, вернете утром. И заходите, я тут буду работать.

Вернувшись, Арсений сел за стол, начал читать текст речи министра и вносить карандашом поправки, как делал это в газете, когда готовил авторские статьи к печати. Поправок было так мало, что ему стало неловко перед министром, ибо ничего существенного не смог добавить. «А разве это плохо? — утешал себя Арсений. — Наоборот, хорошо, что речь написана так, что хоть сейчас отправляй в набор, ставь в номер». И все равно, когда возвращал министру текст, испытывал эту неловкость из-за своей, как ему казалось, беспомощности. Министр просмотрел его стилистические поправки, сказал, что они правильны, поблагодарил. «Я искренно сказал, что думал, — вернувшись от министра, продолжал успокаивать свою совесть Арсений. — А что я мог заметить по содержанию, если я новичок в этом деле? Надо пойти газеты посмотреть», — решил он, не признаваясь самому себе, что подсознательно хотел узнать. А хотел он посмотреть, не сообщают ли газеты о Витином самоубийстве… Она здесь заметная фигура, и репортеры не обойдут ее смерть молчанием, подробно распишут обо всем…

В комнате, где Арсений работал, сидел Всеволод Тихонович, листал утренние выпуски газет, вырезал нужные ему статьи. Увидев Арсения, поднялся, пожал ему руку, но не улыбнулся приветливо, не взглянул на него как всегда. «Почему он такой хмурый? — обеспокоенно подумал Арсений. — Какая-то неприятность?» Спросил, зная, что у него жена болеет:

— Как Алиса Семеновна себя чувствует?

— Значительно лучше, — глухо ответил Всеволод Тихонович. — Обещала даже сюда прийти. Тут вот, знаете, одна информация… — добавил он, по-прежнему не глядя на Арсения. — Я подумал, что, может, вам…

Арсений интуитивно почувствовал, что случилось. «Самоубийство диссидентки» — прочел он заголовок информации. «Нет у Алеши матери!» — только и подумал в этот миг. Хотел уйти к себе и наедине прочесть, но деликатный Всеволод Тихонович, взяв какие-то бумаги, поспешно вышел из комнаты. «Почему я так волнуюсь? — спрашивал себя Арсений. — Кто она для меня сейчас? Мать моего сына? Но она же бросила его. И ради чего! Чтобы здесь, в Нью-Йорке, кончить жизнь самоубийством? Что она над собой сделала?» Арсений начал читать заметку, чувствуя, как лист свежей газеты дрожит в руке. Вита приняла смертельную дозу снотворного, решив уснуть навсегда. Самоубийцу забрали в клинику, хотя, как сказали врачи, вряд ли удастся ее спасти.

Не всему, что Вита писала, Арсений верил, зная, она умело и нахально обманывала его. Авантюрная струнка в ее характере была хорошо знакома ему. Она могла не мигая, «честно» смотреть ему в глаза и говорить неправду. Но когда он прочел о ее самоубийстве, понял, к какому рубикону отчаяния она приблизилась на крыльях мнимой славы. Чтобы человек наложил на себя руки, с его психикой должно произойти что-то такое, от чего умирает душа. А если умирает душа, то телом такой человек уже не дорожит, оно для него, опустошенное, является только вместилищем боли, страдания, от которых хочется во что бы то ни стало избавиться…

Парадокс, но Арсений уже третий раз хоронил Виту. Впервые это было, когда она заболела и врачи не могли установить диагноз, она ничего не могла есть, таяла на глазах. Привез ее в больницу, санитарки повели ее под руки — она сама не могла уже идти, так ослабела. Он сидел в приемном покое, ждал, что скажет врач. Но врач к нему не вышел, явилась санитарка, велела идти домой: пока сделают анализы, пока решат на консилиуме, что с ней делать, пройдет часа два или три. Он забрал узелок с Витиной одеждой, вышел. На душе было такое чувство, будто он возвращается с похорон. Но Вита же не умерла, она еще жива; возможно, ее спасут. И ее, сделав сложную операцию, спасли.