Кристофер Ишервуд - Труды и дни мистера Норриса. Прощай, Берлин [сборник litres]

– Наверное, я верю в дисциплину.

– В дисциплину?

– Вы не понимаете, Кристофер? Я попробую объяснить… Я верю в самодисциплину, других это может не касаться. О других я не могу судить. Я только знаю, что у меня самого должны быть определенные принципы, которым я обязан подчиняться и без которых я совсем пропаду… Это звучит ужасно?

– Нет, – сказал я и про себя подумал: «Он как Наталья».

– Вы не должны слишком порицать меня, Кристофер. – На губах его играла издевательская улыбка. – Помните, что я полукровка. Возможно, в моих оскверненных венах есть капля чистой прусской крови. Возможно, этот мизинец, – он поднес его к свету, – мизинец прусского сержанта-муштровщика… Вы, Кристофер, с веками англо-саксонской свободы, с вашей Великой Хартией, отпечатанной у вас в сердце, не можете понять, что бедным варварам необходима жесткая униформа, чтобы привить нам выправку.

– Почему вы всегда потешаетесь надо мной, Бернгард?

– Потешаюсь над вами, милый Кристофер? Я бы не осмелился.

И все же в этот раз он сказал больше, чем намеревался.

Я долго раздумывал, можно ли представить Наталью Салли Боулз. Мне кажется, я заранее знал, чем это кончится. Во всяком случае, я чувствовал, что приглашать Фрица Венделя не стоит.

Мы договорились встретиться в фешенебельном кафе на Курфюрстендамм. Первой должна была прийти Наталья. Она опоздала на четверть часа, – может быть, ей хотелось обладать преимуществом опоздавшей. Но она просчиталась: у нее не хватило мужества опоздать с достоинством. Бедная Наталья! Она хотела выглядеть старше своих лет, а в результате оделась просто безвкусно. Длинное городское платье совершенно не шло ей. На голову она нацепила маленькую шляпку, невольно спародировав шапочку волос, какую носила Салли. Но волосы у нее были слишком пушистые, шляпка качалась, как полузатопленная лодка в бурном море.

– Как я выгляжу? – сразу же спросила она, усевшись напротив, довольно взбудораженная.

– Очень хорошо.

– Скажите мне правду: что она подумает обо мне?

– Вы ей очень понравитесь.

– Почему вы так говорите? – Наталья возмутилась. – Вы же не знаете.

– Сначала вы спрашиваете мое мнение, а потом говорите, что я ничего не знаю.

– Сумасшедший! Я не напрашиваюсь на комплименты!

– Боюсь, что я не понимаю, чего вы хотите.

– Разве? – презрительно воскликнула Наталья. – Вы не понимаете? Мне очень жаль. Ничем не могу помочь.

В этот момент пришла Салли.

– При-и-вет, дорогой, – проворковала она. – Мне ужасно жаль, что я опоздала. Простите меня? – Она грациозно уселась, окутывая нас волнами духов, и стала томными жестами стягивать перчатки. – Я занималась любовью с грязным старым евреем-режиссером. Надеюсь, он подпишет со мной контракт – но пока что ни фига.

Я поспешно пнул Салли под столом, и она осеклась с выражением бестолкового замешательства – но было уже слишком поздно. Наталья увяла у нас на глазах. Все, о чем я говорил и на что заранее намекал, предупредительно извиняясь за поведение Салли, оказалось напрасным. Через минуту ледяного молчания Наталья спросила меня, видел ли я фильм « Sous les toits de Paris » [85] « Под крышами Парижа» (фр.) – первый звуковой фильм Рене Клера. . Она говорила по-немецки. Она не хотела давать Салли повод посмеяться над ее английским.

Ничуть не смутившись, Салли немедленно поддержала разговор. Она видела фильм и считает его прелестным, а разве Прежан не очарователен и разве мы не запомнили сцену, где поезд проходит на заднем плане, когда они начинают драку? Ее немецкий звучал ужасней, чем обычно, я даже подумал, не коверкает ли она слова нарочно, чтобы эпатировать Наталью.

Все оставшееся время я не находил себе места от моральных ударов и шишек. Наталья не вымолвила ни слова. Салли болтала на своем убийственном немецком, поддерживая, как ей казалось, непринужденный разговор на общие темы, главным образом об английской кинопромышленности. Но поскольку каждый случай требовал разъяснения, что такая-то чья-то любовница, тот пьет, а этот колется, обстановка только все больше накалялась. Я рассердился на обеих: на Салли – за ее бесконечные порнографические анекдоты, на Наталью – за ее ханжество. Наконец через двадцать минут, которые мне показались вечностью, Наталья сказала, что ей пора идти.

– Черт возьми! Мне тоже! – закричала Салли по-английски. – Крис, дорогой, ты проводишь меня до самого «Эдема», правда? – Я трусливо взглянул на Наталью, пытаясь уверить ее в моей беспомощности. Я слишком хорошо знал, это было испытание на верность, – и я с треском провалился. Наталья не ведает жалости. Лицо ее было непроницаемо. Она была действительно очень зла и задета.