Кристофер Ишервуд - Труды и дни мистера Норриса. Прощай, Берлин [сборник litres]

– Ты должен помнить, Кристофер, что я женщина. Все женщины любят, чтобы мужчины были сильными и решительными и делали карьеру. Женщине хочется по-матерински относиться к мужчине, потакать его слабостям, но в нем должна чувствоваться и сила, чтобы она могла его уважать… Если тебя интересует какая-нибудь женщина, постарайся, чтобы она не заметила, что ты не честолюбив. Иначе она будет презирать тебя.

– Ах вот оно что, понимаю… По этому принципу ты и выбираешь себе друзей, я имею в виду – новых друзей?

Она вспыхнула:

– Можешь смеяться сколько угодно. У моих новых друзей хорошие головы, деловые. И если у них много денег, то лишь потому, что они их заработали… Вот ты небось считаешь, что лучше них?

– Да, Салли, раз уж зашла об этом речь. Если они такие, как я себе представляю, то да.

– Вот и приехали, Кристофер. Именно это меня и злит: ты ленивый и самодовольный. Но говорить можно все, что угодно, а ты вот докажи.

– Как же можно доказать, что один человек лучше другого? Кроме того, я так не говорил. Я сказал, что считаю себя лучше, – но это всего лишь дело вкуса.

Салли не ответила. Слегка нахмурившись, она закурила.

– Ты говоришь, что я изменился, – продолжал я. – Если уж начистоту, то же самое я подумал о тебе.

Салли, похоже, не удивилась:

– Правда, Кристофер? Может, так и есть. Не знаю… А может, ни я, ни ты не менялись. Может, мы просто сейчас увидели, какие мы на самом деле. Мы с тобой до ужаса непохожие, понимаешь?

– Да, это я заметил.

– По-моему, – сказала Салли, задумчиво куря сигарету и опустив взгляд на свои туфельки, – мы немного поднадоели друг другу.

– Возможно. – Я улыбнулся в ответ. Мне все стало ясно. – Во всяком случае, из-за этого не стоит ссориться.

– Конечно, не стоит.

Повисла пауза. Потом я сказал, что мне пора. Мы оба были слегка смущены и держались подчеркнуто вежливо.

– Ты уверен, что не хочешь кофе?

– Нет, огромное спасибо.

– Может, чаю? Очень вкусный. Я получила его в подарок.

– Да нет, огромное спасибо, Салли. Лучше я пойду.

– Ты правда торопишься? – Слова эти были сказаны с некоторым облегчением. – Непременно позвони мне на днях, ладно?

– Непременно, Салли.

Я уже вышел из дома и быстро пошел по улице, когда вдруг осознал, что меня душит стыд. «Маленькая дрянь, – думал я. – Но вообще-то, – говорил я себе, – я всегда знал, какая она, с самого начала». Нет, неправда. Не знал. Я обольщался – почему не быть честным перед собой, – будто она привязана ко мне. По-видимому, я ошибался, но она-то тут при чем? Все же я винил ее, я был в ярости, в ту минуту я бы, кажется, был счастлив, если бы ее хорошенько выпороли у меня на глазах. И надо же, до того глупо расстроился, что даже засомневался, а не был ли я все это время по-своему влюблен в Салли?

Хотя какая там влюбленность! Дело обстояло гораздо хуже. Дешевая гордость, ребяческая обида. И не то чтобы меня волновало ее мнение о статье – ну, может, совсем чуть-чуть. Пока речь шла о литературе, уверенность в себе защищала меня от любых ее выпадов. Нет, гораздо больше меня задело, что она стала критиковать меня как личность. Умеют же эти чертовы бабы вынуть всю душу из мужчины! Бессмысленно утешать себя тем, что у Салли лексикон и психология двенадцатилетней школьницы, что она, наконец, смешна, – я все равно знал, что из меня сделали шарлатана. И разве не был я шарлатаном в некотором роде, – разумеется, ее смехотворные доводы не имели к этому никакого отношения, но все мои претенциозные беседы с ученицами и недавно усвоенный кабинетный социализм? Конечно, был. Но она этого не знала. И мне бы ничего не стоило произвести на нее впечатление. До чего же это унизительно. Я с самого начала взял с ней неправильный тон. Краснел и пререкался, вместо того чтобы говорить снисходительно, убежденно, одним словом, быть на высоте. Я позволил мерить себя одной меркой с этим ее чертовым хлыщом Куртом. А Салли только того и ждала. После долгих месяцев я сделал одну поистине роковую ошибку: не только позволил ей судить о своем профессионализме, но еще и оказался в ее глазах ревнивцем. Да, я ревновал самым вульгарным образом. Я проклинал себя на чем свет стоит. Я сгорал от стыда от одной мысли о происшедшем.

Теперь поздно, сказанного не воротишь. Выход только один: забыть эту историю. Но, само собой, видеться с Салли стало для меня невозможным.

Прошло, наверное, дней десять, когда однажды утром ко мне заявился молодой человек небольшого роста, бледный и темноволосый, он бегло говорил на американском английском с легким акцентом. Представился он Джорджем П. Сандерзом. Он увидел мое объявление об уроках английского в « B. Z. am Mittag ».