Станислав Грибанов - Полгода из жизни капитана Карсавина

— А что делать? — озабоченно спросил Пронский. — Мелкие деревеньки, скажу вам, и снабжать непросто, и вообще с ними хлопотно с какой стороны ни подойди. Те же дороги… Весной и осенью большинство их делается непроезжими — многие десятки колхозов и совхозов не имеют постоянной связи даже с районными центрами. Это сказывается на себестоимости продукции, на производительности машин. Сселение деревень-малодворок — процесс неизбежный.

— Вот-вот, идеи академика Плюшечкиной, — ухмыльнулся Семен. — Объяви деревню «неперспективной» — и юра с плеч…

— Постой, постой! — прервал его Мартын. — Неужто и в царской России крестьяне жили по указке академиков? Или в Канаде фермеры тоже ждут ценных указаний сената, ученых мужей? Далеко бы они ушли!..

— Не знаю, Мартын, как в Канаде, но вот, что было в России в начале века, кое-что читал. А была аграрная реформа: крестьянам тогда разрешили создавать кооперативы, они могли брать в аренду государственные земли, открылись крестьянские банки. Если сельская община не устраивала крестьянина, скажем, сопротивлялась и не давала надел на отруб, он имел право обратиться в земство. А земство могло и насильственно отрезать от общины землю и передать ее крестьянину, желающему работать самостоятельно. Тогда каждый четвертый из общины вышел.

— Ну и что получилось?

— А получилось вот что. Превышение стоимости вывезенных товаров над стоимостью ввезенных в девятьсот девятом году составило у нас в России свыше пятисот миллионов рублей! А всего ценность нашего вывоза дошла до полутора миллиардов. Кроме того, в России в то время добывалось около четырех тысяч пудов золота — и все оно оставалось только для внутренних нужд.

— Так что же это нынешние-то академики такие, выходит, бестолковые! — вырвалось у Мартына. — Ведь настоящий разбой получается!.. Ахнуть бы по их кабинетам дальнобойной! А в сельском хозяйстве, Семен, я думаю, реформа необходима.

Семен усмехнулся.

— Реформа… Вскоре после того известного декрета, якобы навеки отдавшего землю тем, кто ее обрабатывал, начались и реформы, и всяческие переделки. Знаешь, сколько было этих реформ в сельском хозяйстве за годы Советской власти? Я как-то подсчитал: двадцать три! И все без толку. Люди бьются как рыба об лед в поисках продуктов питания. А что на прилавках наших магазинов? Одно светлое будущее…

Когда-то в наших краях, ты знаешь, было имение Павловка. Раздать такое имение по десятинам — это то же самое, что по кирпичикам раздарить собор Парижской Богоматери потомкам тех каменщиков, что его строили. Нелепость! Такие угодья, как Павловка, не возникают в одночасье, это работа поколений, как готические соборы. От предка к потомку, от зодчего к зодчему. Владелец родового имения был преемник, на нем лежала жестокая двойная ответственность: сохранить и довершить. Да и с простым крестьянским двором разве не так было?..

Семен говорил спокойно, без всяких эмоций, — видно, с мыслями своими он сжился, свыкся давно. Мартын молчал. То, о чем вслух сейчас размышлял перед ним его старый школьный товарищ, не раз приходило к нему невольной тревогой. Что там Павловка — вековые устои и традиции, весь уклад крестьянской жизни России рухнул! Верно заметил как-то дед Савелий: «Не стало у людей корня. А без корня какое же дерево? Так, перекати-поле…»

— Знаешь, Семен, — Мартын решительно зашагал по избе, — а я считаю, что землю нашу все-таки следовало бы вернуть крестьянам, тому, кто на ней работает. Как в семнадцатом году обещали. Фабрики — рабочим, землю — крестьянам, власть — Советам…

— Вернем, — засмеялся Семен, — вернем!.. — Гости все разом поднялись из-за стола и вышли на притихший заулок агафониховских просторов.

Простившись с Пронским и Тиной, Семен отправился домой. Мартын провожал его.

До реки шли молча. Вольным зеркальным телом, как величавая молодка, она раскинулась посреди лугов, и крупные, выпуклые звезды — узоры по бархату — нависли над нею, отражаясь в глубоких водах. Прокричали петухи по деревне — звонко, отчетливо, один за одним от двора к двору.

— Дружище, — первым заговорил Семен, — а ты читал книгу Иова из толстой Библии?

— Нет. Программой не предусмотрено, — попытался отшутиться Мартын.

— Замечательная книга. Конечно только изведав горе, ее понимаешь как следует. Главное в ней — это вот какой вопрос: если несчастье случилось, что делать человеку? Бунтовать, звать Бога на суд чести или вытянуться по-солдатски в струнку, руки по швам или под козырек и гаркнуть на весь мир: рады стараться, ваше высокоблагородие! И вопрос, по-моему, тут разобран не с точки зрения справедливости или кривды, а совсем иначе: с точки зрения гордости. Человеческой гордости, Иова, моей, твоей. Понимаешь: что гордее — объявить восстание или под козырек? Как ты думаешь?..