Иоганн-Фердинанд-Мартин-Оскар Мединг - Адъютант императрицы [litres]

– Ага, – с угрожающей усмешкой проговорил Григорий Григорьевич, – государыня императрица выбрала удивительного посла, чтобы выразить мне свое желание; обыкновенно я привык узнавать их иным путем. Но все равно, говорите!

– Мое посольство касается только вас одних, – ответил граф Чернышев, бросая взор на офицеров.

Те боязливо жались в другом конце зала. Некоторые успели взглянуть в окно и со страхом увидели, что весь двор был занят гренадерами, на лошадях верхом.

– Говорите! – проговорил Орлов. – То, что императрица имеет передать мне через вас, свободно могут слышать мои друзья!..

– Вы хотите этого? – спокойно и холодно промолвил Чернышев. – Так вот слушайте! Государыня императрица желает, чтобы вы отказались от всех своих должностей, государственных и придворных, так как она недовольна вами. Вот бумага, требующая от вас заявления в желательном государыне смысле. Я попрошу вас сейчас же подписать ее, чтобы я немедленно мог вручить ее ее императорскому величеству.

Безмолвно стояли объятые ужасом офицеры. Алексей Григорьевич Орлов печально склонил голову на грудь.

Григорий Григорьевич побледнел как смерть, но затем вся кровь кинулась ему в лицо; казалось, у него закружилась голова. Шатаясь, он отступил на несколько шагов назад, но затем снова выпрямился с угрожающим видом. Резким движением он бросил к ногам Чернышева бокал, который все еще держал в руках, и громким голосом, жутко прозвучавшим среди мертвой тишины, воскликнул:

– И вы, безумный, осмеливаетесь говорить мне это в моем же доме? Ты смеешь так разговаривать со мной сегодня, ты, кого я еще вчера мог, как червя, раздавить своей ногой? Смотрите же все вы, мои друзья, какие козни строит этот проклятый Потемкин против вашего фельдцейхмейстера! Ко мне, сюда!

Сплотимся вместе, идем к императрице; она должна услышать гордый голос чести; этого несчастного, который злоупотребляет ее именем, она должна выдать нам, чтобы судить его, как он того заслуживаете.

Чернышев сделал знак гренадерам и на пороге комнаты появились солдаты со штыками, направленными против всех находившихся в комнате. Тишина стала еще глубже; шумные до сих пор и разгоряченные офицеры стояли неподвижно, вытянувшись по-военному; ни один мускул не дрогнул на их лицах.

– Очень жалею, господа, – произнес Чернышев, – что должен был прервать ваш ужин; вы видите, что здесь вам делать больше нечего, и я попрошу вас немедленно же вернуться в свои казармы!

Один за другим офицеры вышли из комнаты, отдавая честь военному министру; стража беспрепятственно пропустила их, и скоро исчез последний из гостей, причем никто не посмел сказать хозяину ни слова на прощанье.

– Несчастные, – воскликнул Григорий Григорьевич, – несчастные! Они покидают меня, склоняются пред рабским бичом в руке этой неверной; они и не заслуживают ничего другого! Господи, почему я – единственный мужчина в России?

Безумное бешенство душило его; он в клочья разодрал на себе одежду, рвал на голове волосы, кидался из стороны в сторону, не переставая произносить страшный проклятия.

Чернышев спокойно наблюдал эту сцену. Алексей Григорьевич пытался успокоить брата и, наконец, усадил его силой на стул.

Припадок бешенства, казалось, сломил силы Григория Григорьевича; он весь согнулся, опустил голову на руки и принялся затем громко рыдать.

Мучительное и печальное зрелище представлял этот гордый великан, еще только что уверенный в своих силах, а теперь плакавшей, как малый ребенок.

– Повинуйся, брат, повинуйся! – сказал Алексей Григорьевич, – этого требуют необходимость и твой долг верноподданного. Повинуйся, чтобы своим неповиновением и непокорством жестокому повелению императрицы не дать права радоваться твоим врагам. – Он взял затем бумагу из рук Чернышева и положил ее пред братом. – Подпиши, что требует государыня, – продолжал он затем, – она слишком справедлива и умна, чтобы не увидеть, в конце концов, что ты невиновен.

Он протянул брату перо, предназначенное для подписи грозного требования офицеров, и Григорий Григорьевич почти бессознательно, дрожащей рукой подписал на бумаге свое имя, после чего снова положил голову на руки, и слышны были только тихие рыдания, потрясавшие его грудь.

– Вот, граф Захар Григорьевич, – сказал Алексей Григорьевич, передавая ему бумагу, – возьмите прошение брата, императрица вольна распоряжаться своими должностями… О, если бы она не забывала заслуг, которые она когда-то так высоко ценила!..