Иоганн-Фердинанд-Мартин-Оскар Мединг - Адъютант императрицы [litres]

– То, что привело меня к вам, ваше императорское величество, – не тайна, по крайней мере, для князя Григория Григорьевича; это – вопрос, настоятельный вопрос, ответа на который я вправе просить у вас.

– Спрашивай, мой сын! – удивленно сказала государыня.

– У меня был генерал Панин, – сказал великий князь, – чтобы проститься со мною, пред тем как принять командование войсками, отправленными против разбойника Пугачева; он сказал мне, что Голицын разбит и что мятеж разрастается все больше и больше.

– Болван, – проворчал про себя Орлов.

– К сожалению, это так, – сказала государыня, – и я только что обсуждала с князем Григорием Григорьевичем серьезные меры к ниспровержению этого достойного проклятия восстания.

– Вот я и пришел, ваше императорское величество, – сказал великий князь, весь дрожа от сильного волнения, – чтобы обратиться к вам с вопросом, ответ на который должен возвратить моей душе спокойствие, для того, чтобы я мог молить Бога повергнуть в прах этого бунтовщика. Пугачев, – продолжал он дрожащим голосом, – называет себя Петром Федоровичем; вот я и прошу вас, ваше императорское величество, ответить своему сыну, имеет ли этот Пугачев право называть себя так, как он делает это? Неужели он – и в самом деле мой отец?

Екатерина Алексеевна смертельно побледнела, потупила свой взор пред пламенным взглядом сына и со слабой улыбкой сказала:

– Что за вопрос! Тебе известно, сын мой, что твой отец покоится в Александро-Невской лавре и что благочестивые монахи ежедневно воссылают свои моления к Богу, прося Его о милости к его заблудшей на земле душе.

– И все же, ваше императорское величество, говорят о том, что мой отец был заключен в темницу; то же самое говорит и Пугачев. Это мучит мой ум, моя душа жаждет истины; по этому я еще раз спрашиваю вас, матушка: неужели этот Емельян Пугачев – действительно Петр Федорович… мой отец? – с ужасом прибавил он.

Екатерина Алексеевна откинулась на подушки кушетки, прижала руку к сердцу и сдавленным голосом проговорила:

– Твой отец умер, мой сын, и я уверена, что Господь уже давно простил ему его земные прегрешения… Спроси Орлова!

Великий князь обернулся к Григорию Григорьевичу и почти вплотную подошел к нему; он не произнес ни слова, но его пылающий взор с выражением ужаса остановился на князе; даже и последний побледнел, но упрямая решительность помогла ему справиться с чертами своего лица; он холодно и спокойно проговорил:

– Ваше императорское высочество, ваш отец скончался; я сам видел его труп на парадном ложе, я сам принимал доклад врача, пользовавшего его во время его последней болезни и засвидетельствовавшего его кончину.

– Да будет проклят тот врач, – скрежеща зубами, воскликнул Петр Федорович, – дьявольское искусство которого было столь роковым для моего отца! Вы поклянетесь, Григорий Григорьевич в том, что мой отец скончался?

– Клянусь! – сказал Орлов.

– Хорошо! – воскликнул великий князь, – в таком случае я со спокойною душою буду молить Бога о том, чтобы Он обратил в прах этого наглого раба, злоупотребляющего именем моего отца, как я молю Бога каждодневно, чтобы Он изничтожил тех врачей, которые так плохо лечили моего отца, – с горькой усмешкой добавил он.

С этими словами Павел Петрович повернулся и, простившись глубоким поклоном с государыней, так же стремительно вышел, как и вошел сюда.

– Вот результаты воспитания Панина, – грубо сказал Орлов, – никогда не могли бы возникнуть подобные мысли в голове этого юноши, если бы его воспитание было в надлежащих руках. И брату Панина, – с иронической усмешкой прибавил он, – предстоит взять верх над Пугачевым, после того как он так смутил ум твоего собственного сына, что тот и сам не знает, уж не законный ли император – этот наглый искатель приключений? Панин должен удалиться, я не потерплю его дольше! Если ты хочешь, чтобы я отправился побеждать твоих врагов и ниспровергнуть самозваного императора, то за спиной у меня должно быть все свободно!

– Что ты говоришь? Разве время производить теперь перемены в министерстве иностранных дел? – почти ужаснувшись, сказала государыня.

– Какая бы то ни была перемена принесет улучшение, – сказал Орлов, – и это должно быть так, я требую этого. Через несколько недель великому князю предстоит венчаться, это – лучший предлог к увольнению его воспитателя. Я готов положить для тебя все свои силы, готов пожертвовать своею жизнью; обещай мне, что ты удалишь Панина.