Иоганн-Фердинанд-Мартин-Оскар Мединг - Адъютант императрицы [litres]

Долго гордость императрицы к мучительное чувство женщины боролись против неотвязного желания и в эту минуту опасности, большей, чем прежние, призвать на помощь отвергнутого и уязвленного князя Орлова; но необходимость самосохранения и робкое чувство беспомощного одиночества на так тяжело доставшемся и угрожаемом со всех сторон престол взяли верх.

Государыня получила новые тревожный вбеги относительно Пугачева, а вместе с тем ей сообщили, что резкие требования созванной ею комиссии нашли себе чрезвычайно живой отклик в народе. По прочтении этих донесений Екатерина Алексеевна в продолжение часа беседовала с Дидро; последний неустанно твердил ей, что созванием комиссии она опередила все европейские державы, и прославлял ее великий либерализм; в то же время, по своему обыкновенно перескакивать с предмета на предмет, он остроумно отзывался о новых произведениях французской литературы и высказывал свои оригинальные мысли относительно философских систем. Его лесть показалась государыне почти горькой насмешкой, его остроумная беседа была ей бесконечно безразлична и казалась ничтожной и под влиянием этого разговора ее сердце еще больнее сжалось.

– Нет, – воскликнула Екатерина Алексеевна, когда, наконец, философ оставил ее одну, причем ей не нужно уже было сдерживать себя и она вся тряслась, как в лихорадке, – нет, так не должно продолжаться!.. Это мучение невыносимо; недостойно прятать, подобно страусу, голову от ежедневно возрастающей опасности. Неужели я в первый раз в жизни оробею в своем собственном доме, пред моим собственным чувством? Чтобы удержать свою власть над государством мне необходимо, прежде всего, овладеть самою собою, как я всегда и делала это.

Она дернула сонетку звонка и приказала пригласить к ней Григория Григорьевича Орлова.

В беспокойном ожидании императрица ходила взад и вперед по комнате, то тихо разговаривала с самою собою, то бросала взор на поступившие донесения, и никто не признал бы в этой женщине, с мрачным видом, с болезненно подергивавшимся судорогою лицом и с головой, поникшей на грудь, сияющей императрицы, еще накануне вечером в своем гордом и веселом спокойствии представлявшей собою оживленный центр самого блестящего в Европе двора.

Вошел Орлов. Вопреки своему прежнему обыкновению он был в полной парадной форме; казалось, что и своим внешним видом он хотел дать понять, что исполняет только повеление императрицы. После глубокого, церемониального поклона, он остановился возле самых дверей и не проронил ни слова.

При его появлении государыня подавила в себе волновавшие ее заботы; спокойно и серьезно, с легкою принужденностью в тоне, она сказала:

– Мне нужно поговорить с тобою, Григорий Григорьевич, я нуждаюсь в твоем совете; садись сюда!

С этими словами государыня опустилась на кушетку пред своим рабочим столиком. Орлов, все еще не оставляя своей торжественно-церемонной манеры, придвинул к ней кресло.

– Мой совет всегда принадлежит моей императрице, и хотя вы, ваше императорское величество, и не требовали его давно, так давно, – с упреком в голосе добавил он, – что я почти и позабыл о том времени, когда я и на самом деле был первым сановником империи, тем не менее, я всегда готов дать вам свой совет и предоставить вам свои услуги, так как уверен, что пробьет час, когда вам придется или вернуться к своим испытанным друзьям, или перестать быть императрицей.

Екатерина Алексеевна, по-видимому, пропустила мимо ушей последние слова Орлова.

– Следовательно, тебе известно то, что происходит, – сказала она, – тебе известны мои заботы, который я вынуждена скрывать от всего света.

– Я знаю их, – ответил Орлов. – Бродяга Пугачев уже превратился в могущественного повелителя, он подвигается к Москве, если он победоносно вступит туда, он может возложить на себя в московском кремле императорскую корону. – Екатерина Алексеевна вся так и вздрогнула, когда Орлов так беспощадно всего в нескольких словах обрисовал главный пункт угрожавшей опасности и содержание всех ее забот. – Вы видите, ваше императорское величество, – продолжал он с горькой усмешкой, – что я все еще умею читать в вашем сердце и зорко наблюдаю за судьбами империи.

– Опасность видят и враги, – сказала Екатерина Алексеевна, – и, пожалуй, зорче всех; от друга же я жду того, что он встретит вместе со мною опасность и победить ее.

– От друга! – возразил Орлов, – разве я – еще друг Екатерины? Кажется, я – лишь слуга императрицы?