Эра Ершова - В глубине души

Женька смотрела на него сонными глазами, из которых сыпались маленькие, как бисер, слезинки. У нее было все маленькое, у его Женьки, — ручки, ножки и личико, такое жалкое, как у школьницы, получившей двойку.

— Зачем ты мне все это рассказываешь, Алик? — всхлипывала она. — Ты же меня так мучаешь!

— Как! — Алик садился в кровати. — А кому же мне это рассказывать? Ты моя жена, у меня ближе тебя никого нет. — При этом на его лице отображалось такое неподдельное изумление, что Женьке становилось стыдно за свою несообразительность. Она виновато моргала, и в ее огромных голубых глазах появлялось сострадание.

В такие минуты Алик был счастлив. Он целовал Женьку в дрожащие губы и тихо шептал:

— Глупенькая моя девочка, мне же, кроме тебя, никто не нужен, неужели ты не понимаешь?

Женькино тело от его шепота становилось податливым и мягким, как воск. Она вся устремлялась навстречу его ласкам, и только ее глупая, наивная душа отказывалась понимать — как это так, если он любит ее? Зачем тогда все остальные? В поисках ответа на этот вопрос Женька провела половину своей жизни. Однажды она попыталась добиться объяснения у Алика. Но он ответил что-то совсем несуразное:

— Да если бы я тебя так не любил, то не было бы всех этих Танечек и Любаш, неужели непонятно?

Нет, Женьке было ничего непонятно, но спросить еще раз она не решалась, боялась показаться несообразительной.

Женька стала утешаться самогонкой, которую варила сама по рецепту матери. Повсюду: в ванной, в коридоре, на кухне стояли, прикрытые крышками, фляги с брагой, в доме постоянно пахло дрожжами.

Алику самогонка нравилась: есть чем принять гостей, да и самому хлопнуть после работы рюмашку не мешает. Женька гнала с удовольствием и вообще все, что было для Алика, она делала с удовольствием. Когда в плавающей по поверхности большого бака миске скапливался первач, Женька сначала протяжно нюхала прозрачную жидкость, а потом, зачерпнув маленьким серебряным половничком, наливала себе рюмочку. «Только одну, — думала она, — надо же попробовать, что получилось». За первой рюмочкой следовала вторая, затем третья, после четвертой Женька неизменно начинала рыдать.

Когда до Алика наконец дошло, что жена спилась, было уже поздно. Он все чаще заставал её в состоянии, непригодном для тихих признаний и бурных любовных примирений. Он повыкидывал из дома все кастрюли и фляги. Пробовал объяснять, пробовал прибегать и к более жестким воспитательным мерам, но Женька, проснувшись под утро с синяком под глазом, с удивлением рассматривала свое лицо в зеркале и спрашивала:

— Алик, ты не знаешь, где я могла так стукнуться?

Так что воспитания никакого не получалось. Алик был в отчаянии. И чем несчастливее становилась его семейная жизнь, тем большим чувством он проникался к своей непутевой жене и тем сильнее сжималось его сердце при виде ее распростертого в беспамятстве тела. Женька таяла день ото дня. Алик мучился и не знал, как удержать в этом крохотном существе жизнь. Он водил ее от врача к врачу, устраивал в наркологические центры, до тех пор, пока однажды ему не сообщили, что все его усилия тщетны, жить ей осталось совсем недолго — рак.

Алик взвыл. Впервые в жизни он почувствовал, что такое беда, большая, неотвратимая, которой не с кем поделиться, потому что чужое сочувствие кажется таким лживым, ничтожным по сравнению с его горем. Другие женщины больше не интересовали его, даже сама мысль о них была ему отвратительна. Зачем все это, когда от него уходит Женька, единственное существо на свете, для которого стоило жить? Все последние месяцы он носил ее на руках — на кухню, в туалет, в ванную. Мыл под душем. Женька стеснялась своего худого, обвисшего тела, она все еще реагировала на его прикосновения как женщина и прикрывала ладошками почти исчезнувшую вялую грудь. Для нее это были месяцы полной гармонии и счастья. Всем тем, что было недоступно при жизни, вдруг неожиданно и так щедро ее одарила смерть.

Однажды вечером Алик пришел домой и застал у Женьки незнакомую женщину. Женькина голова — маленькая, высохшая — лежала на подушке. На висках и под глазами залегли зеленоватые тени.

— Подойди ко мне, — прошептала Женька мерцающим шепотом.

Алик кинулся к постели. В его душе что-то оборвалось, он почувствовал приближение того ужасного, неотвратимого, что так страшно произнести вслух…

— Это Люся. — Женя указала глазами на стоящую в изголовье женщину.

«Зачем она мне это говорит? — подумал Алик. — Какая Люся, разве это сейчас важно?»