Эра Ершова - В глубине души

Вера была поэтессой, и с точки зрения нормального обывателя, она, конечно же, была сумасшедшей. Все, что она делала, было до такой степени экстравагантно и непонятно, что большинство знакомых, пожимая плечами, отходило подальше.

А Артем не отошел. Он сразу почувствовал, что вокруг нее творится что-то непостижимое, чарующее, что-то такое, от чего даже воздух меняет свою окраску, и она стоит в этой световой гамме, как в радуге, волнующая и не похожая ни на кого.

Не чуя под собой линолеума, Артем сделал несколько шагов по кухне и оказался с ней рядом.

И тут же весь остальной мир перестал существовать. Она продолжала читать, но теперь уже для него. И он стал покачиваться вместе с ней, и с каждым витком рифма уносила его все дальше и дальше, он поднимался на цыпочки и чувствовал, что пальцы его ног вот-вот оторвутся от земли и, презрев притяжение, он вылетит куда-то к звездам.

— Это творчество, — объясняла она позже. — Ты еще не знаешь, что это такое, и поэтому еще не живешь. Но когда-нибудь и тебе откроется эта великая тайна. Ты — человек талантливый: жди.

Произнося это заклинание, она коснулась его лба губами, и он действительно почувствовал себя талантливым, и этот талант, как дополнительный орган, стал пульсировать в нем днем и ночью, не оставляя ни минуты покоя.

Но из этого беспокойства долгое время ничего не получалось, оно только разбухало и множилось от напряженного желания создать хоть что-нибудь. Хоть одну ничтожную рифму.

Слова играли с ним в нехорошие игры. Они мерцали в его голове, цепляясь друг за друга, и даже как будто выстраивались в некие многообещающие ряды, но на бумаге всегда получалась полная ерунда.

— Как ты это делаешь? — спрашивал Артем, молитвенно глядя на Веру.

— Что? — удивлялась она.

— Как ты подчиняешь себе слова? Ведь мы с тобой говорим на одном языке, только у тебя он складывается в какие-то божественные формы, а у меня — в уродливые конструкции. Мне кажется, я бы жизнь отдал только за одно такое стихотворение, которыми ты соришь на каждом шагу.

— Тебе не нужно отдавать жизнь за рифму, — говорила Вера, обвивая его шею своими шелковыми руками. — Ты не можешь быть поэтом, ты для этого слишком земной.

— А что же мне делать? — лепетал Артем.

Он боялся, что вот сейчас она перестанет верить в его талант, в его любовь, в его существование, и тогда он исчезнет, развеется бесследно. И никто не вспомнит о нем.

Но Вера смотрела на него снизу вверх, и ее огромные глаза наполнялись бесовской мутью.

— Ты будешь писать прозу… — шептала она.

И он вдыхал ее шепот вместе с ее поцелуем и понимал, что не может быть другой жизни, другой женщины, другого смысла, кроме того, который вкладывала в него Вера.

И, следуя этому смыслу, Артем стал по-другому структурировать мысли. Он отпустил на волю обрывки рифм, которые засоряли его голову, и сразу почувствовал, что весь мир вокруг него приобретает совершенно иное, логическое звучание.

И люди со своими поступками, и события, и природа, все складывается, как будто само собой, в определенные небольшие сюжеты, которые так и хочется наполнить содержанием.

Но как? Этого Артем еще не знал. И тут опять на помощь пришла Вера.

— Ты должен уловить первый звук, — советовала она. — Найти верную фразу, ключ к будущему произведению. Слушай вселенную. Там уже все записано. Нужно только правильно прочесть.

Артем слушал, и иногда ему действительно казалось, что существует некая магическая связь между Творцом и тем загадочным миром, который Вера называла вселенной.

И тогда его душу охватывало мучительное томление. Ему хотелось силой прорвать невидимую преграду, которая отделяла его от этого неисчерпаемого источника творчества. Он силился, старательно морща лоб, силился до судорог, до головной боли.

— Отпусти, — шептала Вера, — не мучайся так. Все, что положено, само придет.

Артем отпускал и, обнимая ее упоительное тело, думал: «К черту стихи, к черту прозу! Зачем все это, когда есть Вера?»

Она, как всегда, во всем оказалась права. Он перестал гоняться за словами, успокоился. Но в этом спокойствии не было отречения, а было что-то от глубокомысленного ожидания рыбака, сидящего на берегу полноводной реки.

И вот однажды на него вышла фраза. Она была такой объемной, многообещающей, и ее окончание как будто одновременно являлось началом — началом чего-то нового, неизведанного.

Едва дыша и вздрагивая от нетерпения, Артем положил перед собой стопку листов бумаги и, стараясь держать непрочное равновесие, записал: