Эра Ершова - Самая простая вещь на свете

— Она сказала, что богатые всегда с жиру бесятся, думают о своих удовольствиях, а потом дети сиротами растут!

Первую часть фразы Даниель не понял, Маша сказала ее по-русски, но зато высказывание насчет сирот потрясло его окончательно. Даниель бросился вниз по лестнице, на ходу повторяя про себя:

— Прошу вас немедленно покинуть мой дом. Прошу вас немедленно покинуть мой дом!

Маргарита стояла в дверях уже в пальто и, пыхтя, устраивала на голове допотопный вязаный берет.

— Прошу вас… — начал Даниель.

— Да я и так ухожу, — прервала его Маргарита. — Не могу я с вашим ребенком, капризная она очень. Вы уж на меня не обижайтесь, — Маргарита подняла с пола тяжелую нейлоновую сумку со своими вещами.

— Да-да, хорошо, — смутился Даниель. — Подождите, деньги…

— Да какие там деньги, — махнула рукой Маргарита. — Я вас и так подвела. До свидания, — она включила на улице свет и вышла.

Даниель остался в прихожей один, пытаясь сосредоточиться. Мысли громоздились, наезжая одна на другую, как льдины на реке. «Что, что я сделал не так? — пытался понять Даниель. — Как допустил, что вся эта дурацкая история зашла так далеко? — и тут же с привычным упрямством сам себе возражал: — Я ни в чем не виноват. Просто Света не умеет ценить хорошее. Это она из-за какой-то ерунды губит семью. Права Марина — ей просто слишком хорошо живется».

В душе ярким цветом распускалась пышная, как пион, обида. Захотелось взять кого-нибудь под локоть и, доверительно заглядывая в глаза, излить душу. О господи! Как же ему не хватает сострадания, понимания, сочувствия! Но кому, кому здесь дело до его личных проблем? Он не допускал даже возможности начать такой разговор с кем-нибудь из знакомых.

В комнате зазвонил телефон.

— Не подходи! — завопила Маша. Она неслась вниз по лестнице. — Это мама! — Маша сорвала трубку. — Алло! — закричала она, задыхаясь. И тут же совершенно другим тоном радостно вскрикнула: — Марина?! У нас все хорошо. Мама? Мама в Москве. А папа здесь. А ты ко мне приедешь? Папу? Сейчас! — Маша повернула к отцу сияющую физиономию. — Марина! — радостно объявила она и протянула отцу трубку.

Даниель вдруг почувствовал, как ослабевает нервное напряжение: так падает у больного давление после кровопускания.

— Здравствуй, Марина, приезжай, нам нужна твоя помощь, — попросил он.

— Сейчас буду, — коротко ответила Марина, не задавая излишних вопросов.

Время уже давно перевалило за полночь, а Даниель все говорил и говорил, как будто боялся упустить последнюю возможность высказаться. Марина сидела напротив и, подперев щеку ладонью, сострадала ему. Вторая бутылка вина была на исходе.

— Не понимаю, что ей еще надо? — вздыхала Марина. — Она не знает, что такое настоящие проблемы. Я к своему Феде и то лучше относилась, чем она к тебе.

— Это верно, — соглашался Даниель, с трудом ворочая языком. — А ведь я живу только для семьи. Мне самому ничего не надо.

— Давай спать, — предложила Марина и заботливо добавила: — Тебе же завтра на работу.

— Да, — Даниель кивнул отяжелевшей головой.

— Я с Машей в комнате лягу, ей сейчас тяжело, вдруг ночью проснется.

— Ты чужой человек, а о ребенке беспокоишься больше, чем родная мать.

— Я ее люблю, — Марина театрально закатила глаза, кивнув в сторону Машиной спальни.

— Даже не знаю, что бы я без тебя делал! — расчувствовался Даниель и поднялся.

— Иди, иди, — махнула рукой Марина, — я здесь все уберу.

Даниель поплелся наверх, крепко держась рукой за перила. Он долго возился в ванной — чистил зубы, разглядывал в зеркало свое осунувшееся, постаревшее лицо, потом надел пижаму и вышел. Прямо перед дверью лицом к нему стояла Марина. Вид у нее был странный, в глазах сверкали опасные огоньки. «Что это?» — успел подумать Даниель. Марина подошла вплотную, а дальше произошло что-то совсем непонятное, в чем Даниель участвовать не хотел. Он попытался было сопротивляться, но тут, как по щелчку переключателя, вдруг вырубилась воля, и он поплыл, как в состоянии невесомости, беспомощно двигая руками и ногами, инстинктивно пытаясь найти точку опоры и не отдавая себе отчета в происходящем. Иногда он совсем близко видел Маринины глаза, похорошевшие и как будто безумные, ее заострившийся нос, губы, с которых срывались дикие влекущие звуки. Он с удивлением прислушивался к своему телу, утопающему, помимо его воли, в незнакомом, жгучем наслаждении. В какие-то моменты ему становилось страшно, и он делал над собой усилие, чтобы остановиться, прервать наваждение, но каждый раз новая, еще более сильная волна возбуждения подхватывала его и несла все дальше и дальше в потоке чувственного безумия, не давая прийти в себя, опомниться, сообразить, что происходит. Марина, как опытная жрица, уверенно творила обряд любви: это была ее стихия. Не первый раз в жизни ей приходилось преодолевать яростное сопротивление на последнем рубеже сближения с мужчиной, но дальше, за этим рубежом, хозяйкой становилась она. Даниель потерял ощущение места, времени, бытия. Это было и восхитительно, и жутко, как полет с высокой горы. Никогда прежде он не испытывал ничего подобного.