Эрих Ремарк - Триумфальная арка [litres]

– Вот и прекрасно. Станешь мечтательницей. Мечтать о кальвадосе – это так романтично.

– Но другой-то мне уже не будет нравиться.

– Напротив. Он будет казаться тебе даже вкусней, чем он есть на самом деле. Это будет кальвадос с привкусом мечты о совсем другом кальвадосе. Одно это лишит его всякой будничности.

Жоан рассмеялась:

– Чушь какая-то! Да ты и сам знаешь.

– Конечно, чушь. Но только этим мы и живы. А вовсе не сухарями повседневности. Откуда иначе взялась бы на свете любовь?

– При чем тут любовь?

– Да при всем. Она поддерживает жизнь. Иначе мы любили бы только однажды, а все прочее, что встретилось бы потом, отметали. А так тоска по брошенному нами или оставившему нас нимбом переходит на того, кого мы встретим после. Ореол былой утраты сообщает романтический флер новому избраннику. Старый, как мир, фокус влюбчивости.

Жоан вскинула на него глаза.

– По-моему, это отвратительно, когда ты так говоришь.

– По-моему, тоже.

– Не говори так больше. Даже в шутку. Чудо ты превращаешь в какой-то трюк.

Равич промолчал.

– И потом… все это звучит так, словно ты от меня уже устал и подумываешь бросить.

Равич наблюдал за ней как бы со стороны, но с нежностью.

– Вот уж о чем не тревожься, Жоан. Время придет – и это ты меня бросишь. Но не я тебя. Это наверняка.

В сердцах она даже бокал отставила.

– Ну что за чепуха! Никогда я тебя не брошу. Зачем ты опять мне голову морочишь?

Эти глаза, думал Равич. Как будто молнии в них сверкнули. Нежные, красноватые молнии отблеском незримых свечей.

– Жоан, – сказал он, – ничуть я тебе голову не морочу. Давай лучше я расскажу тебе историю про волну и утес. История очень старая. Намного старше нас. Вот послушай. Жила-была когда-то волна, и любила она утес где-то в море, ну, допустим, в бухте на Капри. И вот уж она этот утес и нежила, и омывала, холила и лелеяла, целовала день и ночь, обвивала своими белыми пенистыми руками. Вздыхала и плакала и умоляла прийти к ней, ведь она так утес любит, так омывает, так нежит, так подтачивает, и в один прекрасный день утес наконец не выдержал и рухнул в ее объятия.

Он отхлебнул кальвадоса.

– Ну? И дальше что? – спросила Жоан.

– И оказалось вдруг, что никакой он больше не утес и его не обнимешь, не обласкаешь, не омоешь ни пеной, ни горючими слезами. Это был теперь всего лишь огромный каменный обломок на дне морском, где-то глубоко под ней. Волна была страшно разочарована, почувствовала себя обманутой и ушла в море на поиски нового утеса.

– Ну? – Жоан смотрела на него, явно ожидая какого-то подвоха. – Что все это значит? Ему надо было просто оставаться утесом.

– Волны всегда так говорят. Но всякое движение сильнее любой твердыни. Вода камень точит.

Она досадливо отмахнулась.

– Какое это имеет отношение к нам? Это всего лишь сказка, и она ничего не значит. Или ты опять надо мной потешаешься. А когда дело до дела дойдет, ты меня бросишь, вот и все. Я это точно знаю.

– Это будет твое последнее слово, когда ты будешь от меня уходить, – со смехом заключил Равич. – Ты мне заявишь, что это я тебя бросил. И приведешь доводы, и сама в них поверишь, и докажешь свою правоту перед старейшим судом на свете. Перед природой.

Он подозвал официанта.

– Мы хотели бы купить эту бутылку.

– Вы желаете забрать ее с собой?

– Именно.

– Сожалею, месье, но у нас это не положено. Навынос не продаем.

– Спросите все-таки у хозяина.

Официант вернулся с газетой в руках. Это была «Пари суар».

– Шеф разрешил в порядке исключения, – объявил он, с силой вогнал в горлышко пробку и завернул бутылку в газету, предварительно вынув, аккуратно сложив и сунув в карман спортивное приложение. – Прошу вас, месье. Храните в темноте, в прохладном месте. Это кальвадос еще из поместья деда нашего хозяина.

– Замечательно. – Равич расплатился и взял бутылку, чтобы получше ее рассмотреть. – Пойдем с нами, солнышко, так долго согревавшее яблоки на нормандских ветрах в старом, заброшенном саду жарким летом и ясной синей осенью. Ты нам очень пригодишься. Потому как воздух мироздания пахнет бурей.

Они вышли на улицу. Начинался дождь. Жоан остановилась.

– Равич? Ты меня любишь?

– Да, Жоан. Сильнее, чем ты думаешь.

Она прильнула к нему.

– Иной раз что-то не похоже.

– Наоборот. Иначе я бы никогда ничего подобного тебе не рассказывал.

– Лучше б ты рассказывал что-то другое.

Он глянул на дождь и улыбнулся:

– Любовь, Жоан, это не тихая заводь, чтобы млеть над своим отражением. В ней бывают свои приливы и отливы. Свои бури, осьминоги, остовы затонувших кораблей и ушедшие под воду города, ящики с золотом и жемчужины. Жемчужины, правда, очень глубоко.